Мгновение 4
15 апреля. Воскресенье

В американском посольстве в Москве 15 апреля состоялась гражданская панихида по Рузвельту. Были Молотов со своими заместителями, наркомы, военачальники, дипкорпус, весь состав посольства США, все американские военнослужащие, оказавшиеся в тот день в городе, журналисты. По окончании Гарриман поехал в Кремль - к Сталину. Разговор был не из приятных. За несколько недель до этого экипаж самолета американских ВВС на авиабазе близ Полтавы переодел поляка из Армии Крайовой в американскую форму, спрятал его в своем самолете и тайком вывез из СССР. Сталин возмущался, обвиняя ВВС США в сговоре с антикоммунистическим польским подпольем.

Это означает, сердито парировал Гарриман, что своими обвинениями Сталин «ставит под сомнение лояльность генерала Маршалла».

- Генералу Маршаллу я бы доверил свою жизнь. Виноват не он, а младший офицер.

- Рузвельт считал: основной проблемой, из-за которой произошло ухудшение советско-американских отношений, была Польша. Когда Молотов будет в Америке, ему следует попытаться найти общий язык на эту тему со Стеттиниусом и Иденом.

Сталин заверил Гарримана, что поручит Молотову найти с ними общий язык:

- И чем скорее, тем лучше.

О Польше в тот день не преминул напомнить Сталину и Черчилль, который обнадежил по поводу благоприятных перемен в позиции польского эмигрантского правительства: «Г-н Миколайчик посетил меня сегодня и после беседы сделал следующее заявление: "1. Я считаю, что тесная и прочная дружба с Россией является краеугольным камнем будущей польской политики в рамках более широкой дружбы Объединенных Наций… 3. Поддерживаю принятое в Крыму решение о созыве конференции руководящих польских деятелей с целью создания Правительства Национального Единства, возможно более широко и объективно представлявшего польский народ"».

Предполагаю, что стоило откровенному русофобу Миколайчику произнести эти слова – даже премьер-министру Великобритании.



У Советского Союза, как ранее у Российской империи, был немалый опыт взаимодействия с Британской империей, по большей части – печальный. Альфой и омегой английской внешней политики веками было противостояние сильнейшей державе на европейском континенте, и часто такой державой оказывалась Россия. А российско-британские противоречия в Центральной Азии не случайно назвали «Большой игрой». Были периоды союзнических отношений – во время наполеоновских войн и Первой мировой войны, - но они моментально сходили на нет, как только исчезал общий враг. «Англичанка гадит» - слова, приписываемые Александру Васильевичу Суворову, произносились и многими другими его современниками и их потомками.

У Советской власти в Великобритании (как, впрочем, и почти везде на Западе) имидж был чудовищный. Ленинский «Декрет о мире», а затем и Брестский мир были худшим из того, что могли себе представить союзники в Первой мировой войне в самом кошмарном сне. Герберт Уэллс, фантазия которого сама рождала инопланетных монстров, и то был удивлен: «Вождей большевиков рисовали в виде каких-то невероятных чудовищ, насыщавшихся кровью, грабежами и ведших самую безнравственную жизнь, перед которой бледнел даже разврат царского двора при распутинском режиме».

В Советском Союзе Уинстона Черчилля, в отличие, скажем, от Гарри Трумэна, знали очень хорошо.

Черчилля в СССР знали, пожалуй, даже слишком хорошо.

Он был влиятельным членом военного кабинета Дэвида Ллойд-Джорджа, который еще в декабре 1917 года согласовал с французами Конвенцию в отношении революционной России. Конвенция, как описывал ее Черчилль, «предусматривала оказание помощи генералу Алексееву и географическое разделение сферы действий этих двух держав… Французская зона должны была состоять из Украины и Крыма, а английская – из территорий казаков, Кавказа, Армении, Грузии и Курдистана... Все национальные войска в России, решившие продолжать войну, должны поддерживаться всеми средствами, которые только имеются в нашем распоряжении».

Черчилль и был главным архитектором программ помощи всем врагам советской власти – Колчаку, Деникину, Юденичу, - а также политики прямой британской военной интервенции - на российском Севере, на Дальнем Востоке, в Сибири. Именно Черчилль помогал вооружению польской армии Юзефа Пилсудского, воевавшей с Красной армией в 1920 году. Имя Черчилля стало в СССР нарицательным – наряду с именами Чемберлена и Керзона – как квинтэссенция ярого антисоветчика. И свои взгляды он не менял. Вплоть до того момента, когда понял, что нацистская угроза куда опаснее советской.

В марте 1936 года Черчилль заявил в палате общин: «На протяжении 400 лет внешняя политика Англии состояла в том, чтобы противостоять сильнейшей, самой агрессивной, самой влиятельной державе континента…. Заметьте, что политика Англии совершенно не считается с тем, какая именно страна стремится к господству в Европе… Ей безразлично, о каких правителях или странах идет речь; ее интересует лишь то, кто является самым сильным тираном или кто может превратиться в такого тирана». Для Черчилля, влиятельного парламентария, это был Гитлер, которого всячески умиротворял его однопартиец премьер-министр Невилл Чемберлен, осуществивший Мюнхенский сговор с фюрером в 1938 году.

Черчилль был сторонником предложенного Москвой военного союза с СССР, против которого возражал тогдашний премьер-министр. «Если бы, например, по получении русского предложения Чемберлен ответил: "Хорошо. Давайте втроем объединимся и сломаем Гитлеру шею", или что-нибудь в этом роде, парламент бы это одобрил. Сталин бы понял, а история могла бы пойти по иному пути. Во всяком случае, по худшему пути она пойти не могла», - замечал Черчилль. Он резко критиковал Чемберлена за фарс с переговорами о военном союзе в Москве летом 1939 года, куда Лондон отправил второстепенные фигуры без полномочий такой союз заключать, что для СССР «было фактически оскорбительным». Он не понимал Чемберлена, который трижды лично летал к Гитлеру, но заявлял, что поездка в Москву, скажем, британского министра «была бы унизительна».

После этого Черчилля не сильно удивило желание Кремля договориться с немцами, и он был одним из немногих на Западе, кто весьма спокойно отнесся к пакту Молотова-Риббентропа, предвидя уже тогда возможность советско-британского партнерства против Гитлера. Черчилль подчеркивал, что «Советскому Союзу было жизненно необходимо отодвинуть как можно дальше на запад исходные позиции германских армий, с тем чтобы русские получили время и могли собрать силы со всех концов своей колоссальной империи…. Если их политика и была холодно расчетливой, то она была также в тот момент в высокой степени реалистичной».

Выступая по радио 1 октября 1939 года, Черчилль заявил: «Россия проводит холодную политику собственных интересов. Мы бы предпочли, чтобы русские армии стояли на своих нынешних позициях как друзья и союзники Польши, а не как захватчики. Но для защиты России от нацистской угрозы явно необходимо было, чтобы русские армии стояли на этой линии. Во всяком случае, эта линия существует, и, следовательно, создан Восточный фронт, на который нацистская Германия не посмеет напасть.

Я не могу вам предсказать, каковы будут действия России. Это такая загадка, которую чрезвычайно трудно разгадать, однако ключ к ней имеется. Этим ключом являются национальные интересы России… Я думаю, что Россия всегда будет действовать сообразно ее собственным интересам, и не могу поверить, чтобы она сочла победу Германии и последующее установление германского господства в Европе отвечающими ее интересам».

В день нападения Гитлера на Францию в 1940 году Чемберлен подал в отставку. Премьер-министром стал Черчилль. 13 мая он предложил нации «только кровь, тяжелый труд, слезы и пот».

Франция и Англия, настроенные на длительную позиционную войну, оказались совершенно не готовы к немецкому блицкригу. Франция была разбита, и Великобритания осталась по сути один на один с Германией. Однако неудача, постигшая немцев в воздушной в битве за Англию, отсутствие у них флота, достаточного для десантирования на острова, вынудили Гитлера отменить операцию «Морской лев», предусматривавшую вторжение в Британию. Но война продолжалась - с переменным успехом. Британцы одерживали победы над итальянцами в Северной Африке. Немцы теснили англичан на Балканах, захватив Грецию. Потеря Крита в мае 1941 года стала последним крупным поражением Британии в Европе. Лондон превратился в главную резиденцию правительств в изгнании захваченных европейских государств, проявлявших большую дипломатическую активность и добивавшихся освобождения своих стран от фашистов.

Черчилль, узнав о нападении на СССР 22 июня 1941 года, воскликнул:

- Ставлю обезьяну против мышеловки, что русские будут сражаться, причем успешно, минимум два года.

На жаргоне игроков на скачках «обезьяна» означала купюру в 500 фунтов, а «мышеловка» - 1 соверен, золотую монету достоинством 1 фунт. Вечером по радио он скажет: «Никто более меня не был последовательным противником коммунизма последние двадцать пять лет. И я не откажусь ни от одного своего слова, высказанного по этому поводу. Но все это меркнет перед драмой, которая разворачивается ныне… Каждый, кто сражается против нацизма, получит нашу поддержку. Из этого следует, что мы окажем России любую возможную помощь». В узком кругу Черчилль не скрывал чувств: «Передо мной стоит только одна цель – уничтожение Гитлера, отчего моя жизнь заметно упростилась. Если бы Гитлер вторгся в ад, я бы благожелательно отозвался о дьяволе в палате общин».

Партнерство было непростым, и переписка между Сталиным и Черчиллем отражает драматизм и неоднозначность двустороннего взаимодействия. «Сталинско-молотовский стиль в духе большевистской прямоты нередко резал слух хорошо воспитанных англо-американцев, привыкших к более обтекаемым и вежливым формулировкам. Особенно страдал от этого самолюбивый и обидчивый Черчилль, которого мало утешало, что Сталин и Молотов, как говорили в Форин-офисе, "ведь не учились в Итоне или Хэрроу". То, что в Кремле казалось верхом обходительности, на Даунинг-стрит могло восприниматься как оскорбительная грубость. Со своей стороны, советские вожди видели в приторной вежливости и многословии англосаксов "буржуазное лицемерие", скрывавшее их подлинные настроения и намерения», - замечали исследователи переписки. В донесениях советской разведки Рузвельт обозначался уважительной кличкой «Капитан», а Черчилль говорящей кличкой «Кабан».

Черчилль и Сталин в годы войны встречались не только в Тегеране, Ялте и Потсдаме. Британский премьер дважды прилетал в Москву. Первый раз - в 1942 году, чтобы объяснить, почему, несмотря на все свои торжественные обещания, данные в ходе визита Молотова в Лондон и Вашингтон, союзники не откроют второй фронт в 1942 году (не откроют они его и в 1943-м). Второй раз – в октябре 1944 года, чтобы обговорить со Сталиным возможное разграничение зон взаимных интересов в Европе, что нашло воплощение в знаменитой «процентной сделке». Тогда Черчилль сказал Сталину:

- Я подготовил довольно грязный и грубый документ…. Американцы будут поражены этим документом. Но маршал Сталин – реалист, я тоже не отличаюсь сентиментальностью.

В мемуарах Черчилль написал: «Создалась деловая атмосфера, и я заявил:

- Давайте урегулируем дела на Балканах. Ваши армии находятся в Румынии и Болгарии. У нас есть там интересы, миссии и агенты. Не будем ссориться из-за пустяков. Что касается Англии и России, согласны ли вы на то, чтобы занимать преобладающее положение на 90 процентов в Румынии, на то, чтобы мы занимали также преобладающее положение на 90 процентов в Греции и пополам – в Югославии?

Пока это переводилось, я взял пол-листа бумаги и написал:

"Румыния: Россия – 90 процентов. Другие – 10 процентов.

Греция: Великобритания (в согласии с США) – 90 процентов. Россия – 10 процентов.

Югославия – 50:50 процентов.

Венгрия - 50:50 процентов

Болгария: Россия – 75 процентов. Другие – 25 процентов".

Я передал этот листок Сталину, который к этому времени уже выслушал перевод. Наступила небольшая пауза. Затем он взял синий карандаш и, поставив на листке большую птичку, вернул его мне. Для урегулирования всего этого вопроса потребовалось не больше времени, чем нужно было для того, чтобы это написать… Затем наступило длительное молчание. Исписанный карандашом листок бумаги лежал в центре стола. Наконец я сказал:

- Не покажется ли несколько циничным, что мы решили эти вопросы, имеющие жизненно важное значение для миллионов людей, как бы экспромтом. Давайте сожжем эту бумажку.

- Нет, оставьте ее себе, - сказал Сталин».

В телеграмме Рузвельту, которая тогда же ушла за подписями Сталина и Черчилля, о деталях «процентной сделки» не говорилось.

В конце 1944-начале 1945 года Черчилль ввел британские войска в Грецию, которые жестоко расправились с греческими коммунистами, освободившими страну от немецко-фашистских захватчиков. Сталин, памятуя о сделке, не стал вмешиваться, хотя легко мог бы организовать в Греции коммунистическое правительство. Зато Черчилль бурно протестовал против тех правительств, которые Москва наделяла властью в Румынии, Югославии и, конечно же, Польше.

Теперь, когда война заканчивалась, настроение Черчилля стало заметно меняться. Как отмечала его биограф Франсуа Бедарида, он все острее осознавал, что лишился того положения, которое некогда занимал, - положения в центре международной политической арены».



Британская империя была единственным крупным государством, участвовавшим во Второй мировой войне от начала до конца. Под руководством Черчилля она стала бесспорным членом Большой тройки.

Ее вооруженные силы проявили себя на море, суше и в воздухе куда лучше, чем в Первой мировой войне. У Британии были мощнейшие союзники. Битва за Атлантику против немецких подлодок была выиграна еще в 1943 году, тогда же немцы капитулировали в Северной Африке. Англо-американские войска контролировали большую часть Италии и уже стояли в центре Германии.

Королевский военно-морской флот насчитывал свыше 1000 боевых кораблей, почти 3000 малых военных судов и 5500 десантных судов. Стратегическая бомбардировочная авиация Королевских военно-воздушных сил по численности и возможностям была второй в мире – после американской. Весной 1945-го британские и американские самолеты обрушивали на Германию каждую ночь больше бомб, чем немцы сбрасывали на Британию за любой месяц войны. Только за три ночные бомбардировки - с 13 по 15 февраля - на центр Дрездена упали 2 тысячи тонн фугасных и зажигательных бомб. Кипела вода в фонтанах, старинные каменные дома превращались в груды обломков. Точное количество погибших неизвестно, считается, что от 20 до 30 тысяч человек.

Однако война очень дорого обошлась Великобритании. В отличие от Америки, она не приобретала, а теряла. Выходя из войны победителем, Лондон оказывался и крупнейшим должником. Британии почти нечего было экспортировать. Половина продовольствия ввозились из-за границы. Основные продукты, мыло, одежду, бумагу выдавали по карточкам. В свободной продаже оставалась конина, к которой уже относились без предубеждения. Отпуск бензина, угля строго нормировался. Не хватало даже виски. Лондон и его окрестности, как и многие другие города, подверглись сильным разрушениям от немецких бомбардировок. С лета 1944 года до конца марта 1945-го на Англию летели грозные Фау-1 и Фау-2 – ракеты среднего и дальнего радиуса действия. Высота полета Фау-2 составляла 60 километров, скорость – 5 тысяч километров в час. Их боеголовки несли тонны взрывчатки и производили колоссальные разрушения. Противопоставить такому оружию было нечего. До Лондона долетели порядка 1100 ракет Фау-2. Немцы разрушили или повредили в Англии 750 тысяч домов. Коммунальные службы в стране не работали.

«На пути к победному завершению войны британцы перенапрягли свои силы, исчерпали запасы золота и долларов, износили станки и (несмотря на потрясающе эффективную мобилизацию материальных и человеческих ресурсов) стали сильно зависеть от американских поставок вооружения, боеприпасов, продовольствия и всего прочего, что требовалось для продолжения борьбы», - замечал Пол Кеннеди.

Еще недавно Британия была всемирным банкиром. Теперь она задолжала иностранным кредиторам более 40 млрд долл. В конце войны Рузвельт – полушутя-полусерьезно - предложил «унаследовать Британскую империю после разорившихся владельцев».

«Имея англо-американское происхождение, Черчилль был уверен, что ключ к победе, которая, конечно, вернет Британской империи ее status quo ante, - это альянс англоязычных народов», - пишет самый цитируемый современный историк Ниал Фергюсон. С начала войны Черчилль связывал свои надежды в первую очередь с Соединенными Штатами. В своих речах и радиопередачах он сначала намекал, а потом и прямо говорил, что спасение придет с другого берега Атлантики. Спасение, правда, пришло скорее с берегов Волги.

Но, действительно, без американских денег и оружия британская армия была бы бессильна против Германии. При этом выяснилась одна немаловажная деталь. Как выразился один американский государственный деятель, «Америка - приходящая держава, Британия – уходящая». Английские официальные лица на переговорах оказывались в положении скромного просителя.

Джон Мейнард Кейнс был самым влиятельным экономистом ХХ века. Так считал он сам, об этом знала вся британская элита, включая премьера. Но когда Кейнс во главе британской делегации приезжал в Вашингтон, его воспринимали иначе. Для чиновников из министерства финансов США он был просто «одним из этих всезнаек», которому к тому же все время нужны были деньги, а их и так не хватало. Кейнс тоже терпеть их (не деньги) не мог и утверждал, что Америка пыталась «выклевать Британской империи глаза». Поставки по ленд-лизу обошлись Британии в 26 млрд долл., вдвое больше, чем она смогла позаимствовать у собственных доминионов и колоний.

Отношения между США и Великобританией оказались омрачены и тем, что Рузвельт, подняв на щит идею защиты свободы от порабощающей фашистской тирании, начал намекать на необходимость предоставить эту свободу и народам, находящимся под колониальным гнетом (на предоставление гражданских прав собственному негритянскому населению Рузвельт не замахивался). «Для американцев, выросших на мифе о своей борьбе за свободу от британского угнетения, прямое управление подчиненными народами было неприемлемым… Рано или поздно все должны научиться быть такими, как американцы – самостоятельными и демократичными (если необходимо, находясь на мушке)», - замечает Фергюсон.

- В вашей крови четыреста лет ненасытного инстинкта, - заявил американский президент Черчиллю в 1943 году, - и вы совершенно не понимаете, как страна может не желать приобрести землю где-либо, если она может получить ее.

Вызов святая святых – Британской империи – был брошен, и Черчилль, верный защитник империи и монархии, его принял. Однажды, когда Рузвельт надавил на него, чтобы Лондон вернул Гонконг Китаю в качестве жеста доброй воли и подумал о независимости Индии, Черчилль взорвался и заявил:

- На американский Юг следует направить группу международных наблюдателей.

Лозунгом Черчилля стало: «Руки прочь от Британской империи!»

– Она не должна быть ослаблена или опозорена, как бы это ни понравилась сентиментальным торговцам на родине или каким бы то ни было иностранцам.

Но сохранять Британскую империю становилось все сложнее.

«Война нанесла империи смертельный удар», - констатировал английский историк Джереми Блэк. Падение «неприступного» Сингапура в руки японцев в феврале 1942 года рассматривалось как едва ли не самое унизительное поражение Великобритании со времен американской войны за независимость. «Сдача Сингапура подорвала престиж Британии в Азии. В сочетании с необходимостью заручится поддержкой Индии в борьбе с наступающими японскими войсками, она ознаменовала собой конец империи на Индийском субконтиненте, в сердце британского империализма». В глазах очень многих ее подданных в колониях и доминионах Британия теряла авторитет. Экономические основания империи были подточены. Союзники-доминионы, особенно Австралия, все чаще были вынуждены обращаться за поддержкой к Соединенным Штатам. Все большему количеству британцев – особенно социалистам и другим людям левых взглядов, хотя точно не Черчиллю и его команде, – было не до империи.

Именно стремление Лондона не допустить какого-либо вмешательства других стран в дела британских колоний явилось главной причиной согласия Черчилля на введения права вето для всех участников будущего Совета Безопасности ООН (на чем настаивал и СССР). Премьер-министр надеялся с помощью вето пресекать даже попытки рассмотрения вопросов о судьбе его империи в международной организации.

Рузвельт вместо колониальной системы хотел видеть систему международной «опеки» для колоний всех европейских держав, что имело бы целью их продвижение к независимости. Англичане же рассматривали эти предложения как прикрытие для создания неформальной экономической империи Соединенных Штатов. Что было небезосновательным с учетом того, что американская инициатива об «опеке» не распространялась на Гавайские острова, Гуам, Пуэрто-Рико и Виргинские острова, де-факто являвшиеся американскими колониями. Также в списке не было длинного перечня островов Атлантики и Тихого океана, которые уже использовались под базы военно-морских и военно-воздушных сил США или могли бы быть использованы в этом качестве.

Вообще для американцев, которые, как мы помним, уже активно искали места для базирования своих вооруженных сил по всему земному шару, наиболее удобным местом выглядела именно Британская империя, над которой все еще никогда не заходило солнце. Вашингтон, получив доступ своих кораблей к британским портам, теперь добивался такой же возможности для самолетов всех стран. Черчилль сопротивлялся и в письме к Рузвельту 28 ноября 1944 года не соглашался с тем, что «Британской империи предлагается предоставить свои бесценные и незаменимые базы для воздушного транспорта во всем мире в распоряжение таких стран, которые в состоянии использовать их. Это означает, конечно, в первую очередь и в основном предоставить их в распоряжение Соединенных Штатов».

Со своей стороны Рузвельт не мог поверить, что британский народ «хотел бы, чтобы авиация, в которой вам, как и нам, предстоит великое будущее, была задавлена и удушена лишь потому, что наш народ в данный момент находится в менее благоприятном для конкуренции положении. Вы говорите, что Британской империи предлагается предоставить свои базы во всем мире в распоряжение других стран. Конечно, это так… Где была бы теперь Англия, если бы судоходство подвергалось таким ограничениям? Где она будет, если им станет подвергаться авиация? Я не могу поверить, что Вы в такое время не хотите соглашения!».

Американцы умели и умеют быть настойчивыми.



Великобритания уже не надеялась одержать победу в той партии, которая стояла на шахматной доске к концу войны. Поэтому Черчилль делал все, что от него зависело, чтобы перевернуть доску.

Он сделал свой выбор. Он с Америкой, партнером тяжелым, но могущественным. И против той силы, которая на глазах становилась доминирующей на европейском континенте, – Советского Союза.

Вместо прагматики партнерства военных лет, как обычно, на первый план выводился вопрос о ценностях. 8 марта 1945 года премьер-министр писал Рузвельту: «Полагаю, Вы согласитесь со мной, что здесь затрагивается далеко не только судьба Польши. Я чувствую, что это дело явится показателем того, какой смысл мы и русские вкладываем в такие понятия, как демократия, суверенитет, независимость, представительное правительство, свободные и беспрепятственные выборы». А о чем еще говорить герцогу, возглавляющему монархическую империю с наследственной верхней палатой парламента.

Помните, что сказал Черчилль 22 июня 1941 года? Он рассматривал альянс с СССР как своего рода сделку с дьяволом. Теперь он был бы рад от нее освободиться.

Осенью 1944 года, пишут английские историки Уильям Манчестер и Пол Рейд, «британские начальники штабов уже составили документ для министерства иностранных дел, в котором рассматривалась возможность превращения России в будущего противника. В то время, написал Брук, министерство "не допускало, что Россия когда-нибудь может стать враждебной" и посчитало "недопустимым" со стороны начальников штабов планировать войну с нынешним британским союзником. Однако составление планов на случай непредвиденных обстоятельств входило в обязанности военных планировщиков. Иден утвердил документ».

Черчилль к апрелю 1945-го уже четко (но конфиденциально) формулировал свою новую философию. «В этот период я мог лишь предупреждать и взывать. Уничтожение военной мощи Германии повлекло за собой коренное изменение отношений между коммунистической Россией и западными демократиями. Они потеряли своего общего врага, война против которого была почти единственным звеном, связывавшим их союз. Отныне русский империализм и коммунистическая доктрина не видели и не ставили предела своему продвижению и стремлению к окончательному господству». Из этого следовало несколько практических выводов:

«во-первых, Советская Россия стала смертельной угрозой для свободного мира;

во-вторых, надо немедленно создать новый фронт против ее стремительного продвижения;

в-третьих, этот фронт в Европе должен уходить как можно дальше на Восток;

в-четвертых, главная и подлинная цель англо-американских армий – Берлин;

в-пятых, освобождение Чехословакии и вступление американских войск в Прагу имеет важнейшее значение;

в-шестых, Вена - и по существу вся Австрия – должна управляться западными державами, по крайней мере, на равной основе с русскими Советами;

в-седьмых, необходимо обуздать агрессивные притязания маршала Тито в отношении Италии;

наконец – и это главное – урегулирование между Западом и Востоком по всем основным вопросам, касающимся Европы, должно быть достигнуто до того, как армии демократии уйдут или западные союзники уступят какую-либо часть германской территории, которую они завоевали, или, как об этом вскоре можно будет писать, освободили от германской тирании». Он готов был к новой схватке – с Советским Союзом.

Однако Черчилль не был бы собой, если бы одновременно не вел и прямо противоположную игру – в верного союзника СССР, которому Британия столь многим обязана в этой войне и которым так восхищалось британское общественное мнение. 2 апреля в Москву приехала супруга Черчилля - Клементина, возглавлявшая британский комитет «Фонд помощи России». В Центральном аэропорту ее встречала супруга Молотова Полина Жемчужина во главе множества официальных лиц. С Клементиной отдельно встретились и Сталин, и Молотов. Ей выделили специальный поезд, на котором Клементина в течение месяца посетила более десятка городов, она была в Сталинграде и Ленинграде, Артеке и лагере репатриируемых военнопленных в Одессе, в военных госпиталях, санаториях. Она была награждена Орденом Трудового Красного Знамени, а, если бы Молотов вовремя не обнаружил недосмотр посла Гусева, могли бы вручить боевой Орден Отечественной войны 1-й степени. 7 апреля она протянула Молотову ручку с золотым пером и сказала, что Уинстон просил передать ее Сталину с просьбой писать ему только дружественные послания. Молотов, который и был основным автором посланий, заметил, что пишет исключительно карандашом.

На протяжении уже нескольких лет Советский Союз рассказывал миру о зверствах немецких войск на нашей земле, в других странах. Молотов своим карандашом написал на этот счет несколько официальных заявлений, адресованных мировому сообществу, - с фактами, деталями, фотографиями. В мире это не воспринималось. Или воспринималось как советская пропаганда. На Западе никто не мог поверить, что та машина массового истребления людей, которая была создана Гитлером и другими немецкими военными преступниками, вообще мыслима.

Британская армия 15 апреля освободила концентрационный лагерь в Бельзене. То, что англичане там увидели, повергло их больше чем в шок. Американцы и англичане сами открывали для себя правду о нацизме.

Известный американский журналист Патрик Гордон-Уокер передал в тот день прямо из Бельзена репортаж для радиослушателей в Соединенных Штатах. Он рассказал об увиденных им самим 30 тысячах трупов. О 35 тысячах человек на грани смерти. О детском бараке, доверху набитом маленькими телами. Свой репортаж Гордон-Уокер закончил словами:

- Обращаюсь к вам, кто слушает меня на родине, – этот лишь один лагерь. Существует много других. Вот то, против чего вы сражаетесь.



В бункер Гитлера под канцелярией, откуда он не выходил с начала апреля, в тот день приехала Ева Браун и заняла небольшую квартиру по соседству с ним.

Она была дочерью небогатых баварских бюргеров. Отец Евы преподавал в мюнхенской школе художественного ремесла. В момент знакомства с Гитлером – в год его прихода к власти - она работала ассистенткой в фотоателье Генриха Гофмана, который впоследствии стал личным фотографом фюрера. Собственно, Гофман их и познакомил. Это произошло спустя год-два после самоубийства Гели Раубал, племянницы Гитлера, к которой, пожалуй, единственный раз в своей жизни он питал страстную любовь.

Родители Евы первоначально решительно возражали против ее связи с Гитлером, но куда им было до фюрера германского народа. Да и сердцу не прикажешь… Ева хотела семейного счастья, но ее избранник имел свои взгляды на брак.

Гитлер был идейным холостяком. «Он был убежден, - пишет Марлис Штайнер, - что гений не имеет права заводить потомство, обреченное быть несчастным, ибо все вокруг будут ждать от такого ребенка повторения блеска его прародителя… Жена, говорил он, не поймет мужа, который не уделяет ей достойного внимания; проклятие любого брака – это вопрос о правах. Лучше иметь любовниц; их ни к чему не надо принуждать, а любой знак внимания они воспринимают как дар».

Ева вначале считалась экономкой в огромной альпийской резиденции фюрера в Берхтесгадене, где ей отвели просторные апартаменты, и где она являлась полной хозяйкой. Но своим отношением к браку и семейным отношениям ее любовник доводил Еву Браун до отчаяния. Она плохо переносила длительную разлуку с ним и в первые годы их отношений дважды пыталась покончить с собой.

Затем Гитлер купил Еве роскошно обставленную виллу в Богенхаузене, предместье Мюнхена. Постепенно она смирилась со своей непонятной ролью – ни жена, ни любовница.

Начальник личной охраны фюрера Ганс Раттенхубер расскажет (на допросе в НКВД): «Браун играла значительную роль в личной жизни Гитлера и оказывала на него большое влияние. Многие приближенные опасались ее, в том числе даже Мартин Борман, которого все боялись и ненавидели. В политику Браун не вмешивалась и в общественной жизни никогда ничем не проявляла себя: она была пустой женщиной, занимавшейся нарядами и уходом за собой».

«Она не была ни маркизой Помпадур, ни Лолитой Монтес», - замечал Уильям Ширер.

Двенадцать лет Гитлер был связан с Евой Браун. Однако это был один из тщательно оберегаемых секретов рейха. В Германии не было известно ее имя. Даже Гудериан напишет: «Я лично никогда ничего не знал об этих отношениях, никогда не видел Евы Браун, хотя, бывало месяцами, почти каждый день встречался с Гитлером или с его приближенными».

Теперь она была с Гитлером. В бункере под Рейхсканцелярией.



Хорошей новостью для Гитлера в тот день стало и то, что закончила свое развертывание – насколько это было возможно – 12-я армия генерала Венка. 15 апреля ее командование получило приказ освободить из окружения в Гарце 11-ю армию ударами с севера и с востока. В ночь с 15 на 16 апреля войска 12-й армии ликвидировали американский плацдарм южнее Магдебурга и значительно сузили второй плацдарм в районе Барби. Но уже на следующий день не полностью сформированные дивизии «Клаузевиц» и «Шлагетер» натолкнулись на второй эшелон продвигавшейся к Эльбе 9-й американской армии Симпсона и вступили в пятидневное сражение севернее Брауншвейга.

12-я армия, в отличие от многих других немецких соединений на Западном фронте, готова была драться. Гитлеровский генерал фон Типпельскирх был убежден, что «боевые действия новой армии составляют славную страницу борьбы немецкого народа, образец верности своему долгу, исполнявшемуся молодыми солдатами с чистым сердцем и верой в смысл и необходимость их жертв. Эти бои имеют право претендовать на немеркнущую славу, как символ лучших качеств немецкого солдата. Кроме того, в последние дни своего существования 12-я армия своими самоотверженными действиями спасла от русского плена много десятков тысяч немецких солдат и беженцев».

Рано утром 15 апреля Симпсона, который все еще рвался на Берлин, вызвали в штаб 12-й группы армий под Висбаденом. Когда самолет приземлился, командующий группой генерал Брэдли уже ждал его на аэродроме. Не тратя лишних слов, Брэдли жестко сказал, что 9-я армия должна остановиться на Эльбе. Наступления на Берлин не будет.

- Откуда, черт побери, ты это взял? - спросил Симпсон.

- От Айка, - ответил Брэдли.

Симпсон, по его словам, ошеломленный и удрученный вернулся в свой штаб, размышляя, как сообщить об этом офицерам и личному составу, и без того пребывавшим в грусти по поводу смерти Рузвельта

Эйзенхауэр принял правильное решение. Сталин никогда бы не позволил американцам взять Берлин раньше него.

В то время, когда американская 9-я армия остановилась и вела бои с частям Венка, вперед пошли 3-я армии Паттона и 7-я армия Ходжеса.

Перед 7-й армией была поставлена задача совершить глубокий обход и во взаимодействии с находившейся на Рейне 1-й французской армией взломать Рейнский фронт южнее Мангейма - вплоть до Базеля - и овладеть Южной Германией. Завязались ожесточенные пятидневные бои за Нюрнберг - город нацистской славы, где проходили съезды НСДАП, - который, по приказу Гитлера, должен был обороняться до последней возможности.

В это время 3-я американская армия нанесла удар по обе стороны Дуная и через Богемский лес - с выходом к нижнему течению реки Энс и на рубеж Линц, Ческе-Будеёвице, Пльзень, Карловы Вары - сближалась с советскими войсками, тоже начавшими наступление на территории Чехословакии.



15 апреля пришел в движение 4-й Украинский фронт, которым командовал генерал армии Андрей Иванович Еременко. Вот его рассказ: «К началу апреля 1945 года перед войсками фронта оборонялось в общей сложности 22 дивизии гитлеровцев, том числе 5 танковых… Десятидневные бои свидетельствовали о решении противника упорно оборонять Моравска-Остравский промышленный район». Это был последний остававшийся в распоряжении Берлина каменноугольный бассейн и один из главных арсеналов рейха. «Оборона противника рассекалась в нескольких направлениях, одновременно с этим брались в клещи два наиболее важных опорных пункта на пражском направлении – Моравска-Острава и Оломоуц». Операция поводилась совместно с войсками 2-го Украинского фронта.

«14 апреля армиям фронта был отдан приказ: в ночь на 15 апреля войскам занять исходное положение. Утром 15 апреля началось наступление». В 10 вечера Еременко передал в Москву донесение: «Перейдя в наступление, войска фронта прорвали сильную, заблаговременно укрепленную оборону противника и продвинулись вперед до 8 км». Но командующий фронтом был недоволен: «Было совершенно ясно, что темпы наступления слабые. Выявилось превосходство противника в танках. Заблаговременно подготовленные укрепления и заграждения также весьма существенно замедляли продвижение войск».

А войска 2-го Украинского фронта приступали к взятию Брно, для чего была создана ударная группа, в которую вошли 53-я армия генерал-лейтенанта Манагарова, 6-я гвардейская танковая генерал-полковника Кравченко и 1-я гвардейская конно-механизированная группа генерал-лейтенанта Плиева. «Овладеть городом намечалось путем двухстороннего обхода силами подвижных соединений и фронтального удара стрелковых войск, - напишет в мемуарах Исса Александрович Плиев. - Важнейший промышленный центр Чехословакии, крупнейший узел дорог, большой административно-политический центр, город Брно имел для гитлеровцев огромное стратегическое значение. Здесь были такие военные заводы, как «Шкода», «Зброевка», большие запасы боеприпасов и других материально-технических средств. Здесь враг создал мощный узел сопротивления.

В 10 часов 15 апреля войска 1-й гвардейской конно-механизированной группы… перешли в наступление. До самого Брно противник оказывал исключительно упорное сопротивление. Шли непрерывные кровопролитные бои за каждую высоту, каждый дом, каждый тактический рубеж. Атаки сменялись контратаками… Действия войск связывались сложным рельефом, более выгодным для обороны, чем для наступления, труднопроходимыми участками местности, вынуждавшими порой на руках подтягивать артиллерию, тяжелые минометы, автомашины… Это было непрерывное сражение, не прекращавшееся ни днем, ни ночью».



А нацеленная на Берлин советская группировка войск – крупнейшая для одной битвы за всю историю войн в мире – изготовилась для решающего удара.