Мгновение 6
17 апреля. Вторник

С началом Берлинской операции руководители Генерального штаба Антонов и Штеменко докладывали Сталину обстановку по несколько раз в день. Так было и 17 апреля.

Сергей Матвеевич Штеменко рассказывал: «После того как 16 апреля три наших фронта двинулись в наступление на столицу фашистской Германии, в руки командующего 1-м Белорусским фронтом маршала Г.К. Жукова попали показания пленного о том, что противник получил задачу решительно не уступать русским и биться до последнего человека, если даже в тыл немецких частей выйдут американские войска. Командующий доложил столь необычные сведения телеграммой И.В. Сталину…

По ходу дела затронули и сообщение командующего фронтом.

- Нужно ответить товарищу Жукову, - сказал И.В. Сталин, - что ему, возможно, не все известно о переговорах Гитлера с союзниками.

Он подождал некоторое время и, заметив, что Алексей Иннокентьевич и я приготовились записывать, продиктовал короткую телеграмму на 1-й Белорусский фронт:

- Не обращайте внимания на показания пленного немца. Гитлер плетет паутину в районе Берлина, чтобы вызвать разногласия между русскими и союзниками. Эту паутину можно разрубить путем взятия Берлина советскими войсками. Мы это можем сделать, и мы это должны сделать».

Маршалу Жукову и без лишнего прозрачного напоминания Сталина самому не терпелось как можно скорее пробиться к столице рейха. Но на второй день Берлинской операции наступление 1-го Белорусского фронта замедлилось на хорошо укрепленных склонах Зееловских высот. Как напишет сам Жуков, «противник, придя в себя, начал оказывать противодействие со стороны Зееловских высот своей артиллерией, минометами, а со стороны Берлина появились группы бомбардировщиков».

Грязь на крутых склонах, изрытых снарядами, заставляла сползать вниз и тяжелые танки ИС, и более легкие Т-34. На левом фланге головной полк Катукова попал в засаду, организованную 502-м батальоном «тигров», тяжелых танков СС. Большего успеха советские войска добились в центре, где была сломлена оборона 9-й немецкой парашютно-десантной дивизии.

Продолжал Жуков: «В 15 часов я позвонил в Ставку и доложил, что первая и вторая позиции обороны противника нами прорваны, войска фронта продвинулись вперед до шести километров, но встретили серьезное сопротивление у рубежа Зееловских высот…

Сталин внимательно выслушал и сказал:

- Выходит, Вы недооценили врага на берлинском направлении. Я считал, что Вы уже на подходе к Берлину».

К наступлению ночи войска 1-го Белорусского так и не смогли взобраться на высоты. «Вечером я вновь доложил Верховному о затруднениях на подступах к Зееловским высотам… На этот раз Сталин говорил с мной не так спокойно, как днем…

- Есть ли у вас уверенность, что завтра возьмете Зееловский рубеж?».

Жуков обещал сделать это через сутки

- Мы думаем приказать Коневу двинуть танковые армии Рыбалко и Лелюшенко на Берлин с юга, а Рокоссовскому ускорить форсирование и тоже ударить в обход Берлина с севера». Жуков все понял. После это три дня Сталин больше не звонил своему заместителю. А Жуков не звонил своему Верховному Главнокомандующему.

Зато из бункера фюрера под Рейхсканцелярией непрерывно звонили в штаб Верховного командования сухопутных сил в Цоссен и требовали новостей. Но сам Цоссен оказался весьма уязвим в связи с приближением к нему передовых соединений 1-го Украинского фронта.

17 апреля войска Конева на участке 13-й армии Пухова и на правом фланге 5-й гвардейской армии Жадова прорвали и вторую полосу германской обороны и устремились к третьей полосе, организованной противником по реке Шпрее. «Между первой и второй полосами вражеской обороны, между второй и третьей происходили ожесточенные бои и с отступавшими, и с пытавшимися контратаковать немецкими частями, - рисовал диспозицию Конев. - Сложность и запутанность этой обстановки усугублялась тем, что бои происходили в лесистой местности, где продолжали бушевать пожары…

Боевой подъем в войсках был исключительно высок… Силы людей буквально удваивало сознание, что в результате этого, последнего, огромного физического и морального напряжения мы можем добиться наконец полной победы над врагом… К исходу дня передовые части наших танковых армий подошли к реке Шпрее».

Сам Конев был вместе с передовыми частями 3-й гвардейской танковой армии Рыбалко. «Упредить противника не удалось. Гитлеровцы успели посадить на берегу Шпрее кое-какие части и вели огонь, однако чувствовалось, что огонь этот разрознен и недостаточно организован… Подарить немцам время на его организацию было бы с нашей стороны непростительной ошибкой.

Я вызвал к себе Рыбалко, и мы вместе с ним вслед за передовым отрядом подъехали к самой реке. Мне показалось, чуть ниже того места, где мы очутились, по всем приметам, был брод… Ширина реки в этом месте была метров сорок-шестьдесят. Танк на наших глазах рванулся на ту сторону и проскочил реку. Оказалось, что здесь ее глубина не превышала метра… Танки пошли на ту сторону один за другим». Не наводя мостов, в ночь на 18 апреля реку преодолели и главные силы танковых армий.

Советские войска шли вглубь исконных немецких земель, и это был новый опыт. Для всех. В будущем известный поэт, а тогда ефрейтор Давид Самойлов был штабным работником на 1-м Белорусском фронте и двигался вслед за передовыми частями. Он вел дневник, который потом развернул в очень детальные воспоминания. Самойлов зафиксировал: «Первые 20-30 километров за Одером мы не встречали ни одного мирного жителя. Вся Германия готова была спасаться от страшного возмездия, которого ожидала и от которого не было спасения.

Первым мирным жителем, увиденным нами, была умирающая старуха. Ее оставили в полуподвальной комнате покинутого особняка… Старуха дышала так незаметно, что казалось – уже померла. Вдруг она открыла глаза и долго безучастно глядела на нас. Потом ясно, тихим голосом спросила:

- Кто вы?

- Мы русские солдаты, - ответил я по-немецки

- Вы не солдаты, вы разбойники, - так же ясно сказала старуха. И закрыла глаза…

Первые наши немцы были смертельно напуганы и готовы ко всему. Они с удивлением и некоторым облегчением приглядывались к солдатам, порой еще разгоряченным боем, а чаще уже остывающим от схватки, чаще добродушно и беззлобно копающимся в шмотках, реже напряженным и нервным – таким лучше под руку не попадаться.

Находились немцы, не терявшие присутствия духа. Вообще же большинство жителей пытались как можно скорей приспособиться к новым обстоятельствам и новой власти».



Пожалуй, только в тот день западные союзники окончательно успокоились в отношении идеи взять Берлин раньше русских. Черчилль, главный сторонник этого плана, дольше других требовал, чтобы Эйзенхауэр направил Симпсона на Берлин. 17 апреля Айк вылетел в Лондон, чтобы объясниться с британским премьером. Генерал был убедителен. После долгой беседы Черчилль признал, что уже проявленная во всей красе мощь Красной армии на восточных подступах к Берлину не шла ни в какое сравнение с силами Симпсона (менее 50 тысяч человек), который к тому же, сильно вырвавшись вперед, действовал вне зоны поддержки собственной истребительной авиации.

Даже Черчилль теперь понял, что у генерала Симпсона не было шанса добраться до Берлина первым.

Если немецкое командование на Восточном фронте уделяло в тот день основное внимание Зееловским высотам, то командование на Западном фронте – Италии.

Начальник штаба оперативного руководства Верховного командования вермахта генерал-полковник Альфред Йодль направил командующему немецкой группы армий «Юго-Запад», дислоцированной в Северной Италии, генерал-полковнику Генриху фон Фитингхофу крайне резкое послание: «Все дальнейшие предложения по изменению существующей стратегии будут отвергаться. Особо хочу отметить, что ни при каких обстоятельствах ни войскам, ни командирам не дозволено склоняться к оборонческим настроениям, которые могут быть следствием идей, явно царящих в вашем штабе… Фюрер ждет предельной стойкости в исполнении вашей нынешней миссии, веря, что ваши командиры будут защищать каждый дюйм земли в Северной Италии». Фон Фитингхоф накануне просил фюрера позволить ему отвести войска за реку По.

Йодль знал, о чем говорил. Наступление союзных войск и в Италии вступило в решающую стадию. При отсутствии большого желания со стороны миллионной группировки немецких войск стоять насмерть.



История участия фашистской Италии во Второй мировой войне похожа на фарс, на итальянскую комедию масок, если бы она не была такой драматичной.

После прихода Гитлера к власти Германия и Италия далеко не сразу нашли друг друга. Поначалу они соревновались за лидерство в мировом фашистском движении – каждая считала свою модель фашизма универсальной для распространения во всем мире. Кроме того, согласно Версальскому договору Германия обязывалась признавать независимость Австрии. Гитлер же сделал ее аншлюс одним из приоритетов своей политики, тогда как Рим рассматривал Вену как важный форпост укрепления собственных позиций в придунайских странах.

И, конечно же, Муссолини и Гитлер были очень разными людьми и не сильно любили друг друга.

Муссолини поначалу называл Гитлера «фигляром», «ужасным сексуальным дегенератом», а в одной из речей так прокомментировал теорию германского расового превосходства: «Три тысячелетия истории позволяют итальянцам с величественным равнодушием взирать на известные доктрины, пропагандируемые по ту сторону Альп, разработанные потомками тех людей, которые в дни Цезаря, Вергилия и Августа еще не знали грамоты».

Поэтому Муссолини играл до поры одновременно во все игры. Муссолини раньше Гитлера начал воевать, осенью 1935 года решив захватить Абиссинию. В мае 1936 года итальянские войска заняли Аддис-Абебу и Харар. Когда Муссолини заявил в Риме с балкона Пьяцца Венеция, что теперь Италия провозглашается империей, популярность его режима достигла небывалого уровня. Виктор Эмануил III был объявлен императором Эфиопии.

Результатом абиссинской войны стало дальнейшее сближение с Берлином: Рим подвергся мягким санкциям Лиги Наций, но был поддержан Германией. Дуче заговорил о духе товарищества, который пронизывает отношения двух динамичных наций, об общности идеологий национал-социализма и фашизма. Решающим же шагом к альянсу Германии и Италии и к завершению создания Оси станет их сотрудничество в борьбе с республиканским правительством Испании. Муссолини был и полноправным участником Мюнхенского сговора.

В схватке мировых держав мечтой Муссолини было примкнуть к победителям. И он долго не мог решить, кто именно победит. Подписанный 22 января 1939 года в Берлине Стальной пакт связал судьбу Италии с судьбой Германии. В то же время Муссолини войны не хотел и отговаривал Гитлера от нападения на Польшу. И сам дуче извернулся и не вступил в войну в 1939 году, поставив условием крупные немецкие поставки сырья и вооружений, в чем Гитлер отказал. Италия объявила войну Франции и Англии только 10 июня 1940 года, когда триумф Гитлера стал очевидным.

Рим не готовился и не был готов к войне. Муссолини хвастался наличием 8-миллионнной армии, на деле у него никогда не было больше одного миллиона. У Италии не было сырья, стали, нефти и денег. Значительная часть армии была вооружена винтовками образца 1891 года, пушками, захваченными у Австро-Венгрии в Первую мировую войну. Танков к началу войны у Италии было 400. Самолетов больше – 1400, но не у всех из них были пилоты. Вся эта боевая техника была далеко не первой свежести.

Итальянские войска во Францию были двинуты за 100 часов до ее капитуляции, но даже это наступление обернулось провалом. Немцы пришли на помощь.

Цели Италии в войне были довольно мутными. По сути, они сводились к захвату территорий, которыми не интересовалась Германия, – в Средиземноморье и Африке. Потом немцы спасали итальянскую армию в ее бесславных военных операциях в Греции, Югославии, Ливии. Разве что захват Албании ей удался. Свои завоевания в Восточной Африке Италия утратила весной 1941 года, когда Гитлеру стало не до имперских забав Муссолини в связи с началом кампании против СССР.

Как писал министр иностранных дел Италии и зять дуче Галлеацо Чиано, «мы были уведомлены о нападении на Россию спустя полчаса после того, как германские войска пересекли восточную границу». Муссолини, ожидая очередного немецкого блицкрига, отправил в Советский Союз армию из 220 тысяч человек, которая несла непредвиденные для дуче потери. Наибольшее количество итальянских бойцов сложило головы или попало в плен под Сталинградом. Винтовки образца 1891 года плохо себя зарекомендовали на 30-градусном морозе, как и раскрашенная в камуфляжные цвета пустыни боевая техника. От морозов спасали телогрейки погибших красноармейцев и обувь из старых шин. Пайки в виде супа минестроне, фокаччи и вина приходили в замороженном виде.

«Когда дивизии Красной армии волнами двинулись на них с криками «Ура!», многие части итальянской Восьмой армии сражались куда упорнее, чем ожидалась, - писал Энтони Бивор. - Но плохо вооруженные и не располагающие резервами, они вскоре сломались, оборона рухнула. Итальянские войска, измученные и ослабленные дизентерией, отступали длинными колоннами по глубокому снегу, словно беженцы, с головой завернувшись в одеяла». Чуть дольше держались ранее видевшие снег бойцы дивизии Альпийского корпуса. 110 тысяч итальянцев были окружены и разбиты под Сталинградом, больше половины из них погибли. Те немногие солдаты, кому удалось уцелеть, рассказывали, что их «немецкие товарищи» отказывали им в помощи, «не пускали на свой транспорт, чтобы помочь спастись».

В мае 1943 года итальянские войска в Тунисе сдались фельдмаршалу Монтгомери, и англо-американцы уже контролировали весь север Африки.

Бремя войны оказалось непосильным для Италии. Экономика трещала по швам. Налоги ползли вверх, а еда стремительно исчезала. Рабочий класс бастовал. Интеллектуалы не скрывали возмущения примитивизмом и вульгарностью фашистской пропаганды. И всех возмущала коррумпированность режима. Несмотря на жесточайшие преследования компартии, ее ряды неуклонно росли. В организованных коммунистами весной 1943 года забастовках участвовало более 300 тысяч человек.

Внутри страны отсутствовало единство. Фашистский режим в Италии был гораздо менее жестким, чем нацистский в Германии, итальянский национализм был во многом гротескным, как и фигура дуче, который вовсе не вызывал такого фанатичного преклонения сограждан, как Гитлер в Германии. Да и итальянцы – не немцы, дисциплина и организованность точно не в их традициях (это неплохо видно и во время пандемии коронавируса). Терпеть лишения они были не готовы, к тому же им были совершенно непонятны цели войны.

Страна находилась в состоянии перманентного политического кризиса. Напряженными стали отношения Муссолини с верхушкой нацистской партии, включая теперь уже бывшего министра иностранных дел Чиано. От Муссолини отворачивалась армия. Глава Генерального штаба и герой абиссинской кампании маршал Пьетро Бадольо, начальник тайной полиции Артуро Боккини вели интриги с королем Виктором Эммануилом.

Германия уже не выглядела победительницей, и ее готовы были предать. Как теперь возмущался Чиано, «политика Берлина по отношению к Италии представляла собой не что иное, как сплошную сеть лжи, интриг и обмана. С нами все время обращались не как с партнерами, а как с рабами. Все шаги предпринимались без нашего ведома; даже о важнейших решениях нас ставили в известность после их проведения в жизнь. Только благодаря своей подлой трусости Муссолини мог мириться с этим и делать вид, что он этого не замечает». Самое неприятное для дуче, так стал думать и король.

Союзные войска - 8-я армия Монтгомери и 7-я армия Паттона - высадились в Сицилии 10 июля 1943 года. Муссолини 19 июля поехал за помощью к Гитлеру, и тот ее обещал. В тот же день англо-американская авиация приступила к бомбардировкам Рима. 22 июля был взят Палермо, при этом местные жители не столько защищали город от захватчиков, сколько приветствовали войска союзников как освободителей.

На собрании Большого фашистского совета 24 июля большинство проголосовало за резолюцию о наделении короля Виктора Эммануила III правом «в полном соответствии с конституцией возглавить командование вооруженными силами и взять на себя всю полноту власти». Когда Муссолини прибыл на аудиенцию к королю 25 июля, он с удивлением услышал, что его отставка принята, и новое правительство уже создано. Выйдя из дворца, дуче изумился еще больше, когда его затолкали в автомобиль скорой помощи и отвезли сначала в римские казармы, а затем на остров Понца. Муссолини был свергнут собственным окружением, вовлекшим в заговор еще и короля. Итальянцы вышли на бурлившие улицы и площади. Траура не было. Ждали завершения войны. Напрасно.

Правительство возглавил Пьетро Бадольо. Но что делать дальше? Воевать с западными союзниками сил не было, и те требовали безоговорочной капитуляции. Замириться с ними – значило спровоцировать массирование вторжение немецких войск. Поэтому Бадольо не делал ничего вплоть до 3 сентября 1943 года, когда в сицилийской деревушке Кассибиле от его имени генерал Кастеллано подписал акт о безоговорочной капитуляции англо-американцам. Те обещали направить десант в Рим, чтобы защитить капитулировавшее правительство, но не успели, так как аэродромы вокруг итальянской столицы уже были заняты немцами. Бадольо с группой генералов и высших чиновников бежал вслед за королем в Пескару, откуда они спаслись на небольшом судне.

Немецкие войска хлынули на территорию полуострова, захватив две трети Италии. С юга наступали союзники, и на два года территория Италии стала местом битв иностранных войск и противоборствующих сторон в гражданской войне.

Итальянская армия стремительно дезинтегрировалась. Часть сдалась немцам. Кто-то уходил в партизаны, причем нередко – в югославские. Кто-то стал прибиваться к англо-американцам. Но, конечно, наибольшее количество военнослужащих, переодевшись в гражданскую одежду, разбежалось по домам.

В Италии образовалось аж два марионеточных правительства.

На Севере Гитлер поспешил восстановить власть Муссолини. 12 сентября группа немецкого спецназа во главе с Отто Скорцени выкрала дуче у его тюремщиков. Муссолини возглавил Итальянскую Социальную республику, или Республику Сало. Не то, что вы подумали. Просто он обосновался в местечке Салó на берегу озера Гарда. Муссолини преуспел разве что в наказании отловленных немцами «предателей 25 июля», которых в январе 1944 года судили в Вероне. Многих бывших верных соратников дуче, включая Чиано, приговорили к смертной казни. Реальная же власть на Севере Италии была в руках германского военного командования. Собственная армия республики Сало создавалась трудно. Молодые люди предпочитали уходить в горы к партизанам, чем воевать вместе с немцами под началом Муссолини.

Именно в это время в Италии началось массовое движение Сопротивления, в которое входили коммунисты, социалисты, республиканцы и монархисты. В первых рядах были военнослужащие итальянской армии, освободившиеся из плена солдаты союзников – русские, американцы, англичане сербы, и, конечно, активные коммунисты, как Луиджи Лонго. Сопротивление быстро стало де-факто второй властью в Северной Италии, хотя, естественно, весьма разнородной.

Англо-американские войска высадились на юге Апеннинского полуострова и заняли Неаполь, туда же перебралось и марионеточное правительство Бадольо. Оно объявило войну Германии, что позволит потом числить страну Оси Италию в лагере победителей. Но вооружения у итальянской армии не было, а Англия и Франция (в отличие от США) не горели желанием восстанавливать военную мощь Италии. Бадольо столкнулся с антифашистским сопротивлением, которое к тому же потребовало отречения от престола короля, два десятилетия жившего душа в душу с фашистами. На защиту монарха бросился Уинстон Черчилль, чья герцогская кровь всегда звала стоять грудью за королевские престолы.

Ситуацию разрулил, как ни странно, прибывший из Москвы после 18-летнего изгнания лидер коммунистов Пальмиро Тольятти. Он предложил создать правительство национального единства, имеющего общей целью изгнание немцев из Италии, передать королевские полномочия наследному принцу и отложить решение вопроса о государственном устройстве до конца войны. На такой основе шесть партий и сформировали правительство – во главе с Бадольо, которое раньше других признал Сталин.

Рим был взят союзниками 4 июня 1944 года, после чего Виктор Эмануил III сложил полномочия в пользу наследника, а новое правительство из лидеров антифашистских партий возглавил Иваноэ Бономи.

С сентября 1944 года в боях на Апеннинском полуострове наступило затишье. Войска союзников закрепились вдоль линии немецкой обороны – так называемой Готской линии – до апреля 1945 года. «Наши армии в Италии после напряженных усилий осенью нуждались в передышке для реорганизации и восстановления своей наступательной мощи, - писал Черчилль. - …Немцы сосредоточили в Северной Италии двадцать семь дивизий, в том числе четыре итальянские, которые противостояли нашим войскам, равным по численности двадцати трем дивизиям и состоявшим из солдат Британской империи, Соединенных Штатов, Польши, Бразилии и Италии».

В декабре 1944 года фельдмаршал Харольд Александер занял пост Верховного главнокомандующего союзных войск на Средиземном море, а американский генерал Марк Кларк был назначен командующим 15-й группой армий, действовавшей в Италии.

Изменения произошли и с германской стороны фронта. Командование защищавшейся в Италии немецкой группы армий «Юго-Запад» 19 марта 1945 года вместо отозванного на Западный фронт фельдмаршала Кессельринга принял на себя генерал-полковник Генрих фон Фитингхоф. За зиму «группа армий «Юго-Запад» должна была передать несколько лучших дивизий на другие фронты. Но гораздо хуже численной слабости были перспективы снабжения». Муссолини в последних числах марта нанес последний визит своему главному партнеру и покровителю и вернулся в свой штаб на озере Гарда, подкрепленный уверениями фюрера, что скоро их всех спасет новое секретное оружие.

Но угроза фашистам подкрадывалась с другой стороны. Именно в группе немецких армий в Италии сильнее всего чувствовались пораженческие настроения. Не случайно, что именно командующий войсками СС на Севере Италии Вольф стал инициатором переговоров с союзниками на предмет капитуляции, что и привело к операции «Кроссворд».

Наступление союзных армий в апреле 1945 года имело целью, не в последнюю очередь, подтолкнуть немецкую сторону к скорейшей капитуляции.

15-я группа армий Марка Кларка 9 апреля перешла в наступление на «Готскую линию» по направлению к реке По. 5-я армия США и английская 8-я армия становились все более интернациональными: в них входили 1-я канадская дивизия, 8-я индийская дивизия, 2-я новозеландская дивизия, 6-я южноафриканская танковая дивизия, 2-й польский корпус, два итальянских соединения, греческая горная бригада, бразильские подразделения и еврейская бригада из Палестины.

Наступление, писал фон Типпельскирх, «началось ударами на обоих флангах, которые привели на Адриатическом побережье, где действовала английская армия, к крупным боям, но вначале увенчались лишь успехами местного значения. Когда 13 апреля стало ясно, что назревает решающий удар и на фронте американской армии, командование группы армий в последний раз обратилось к Гитлеру, чтобы получить разрешение на отход за реку По, и опять тщетно».

Наступление союзников действительно стало стимулом к активизации переговоров о возможности капитуляции немецкой группы армий. Если вы думаете, что после протестов Сталина западные партнеры приказали Даллесу и его команде свернуть контакты с Вольфом, то вы ошибаетесь. Никакого запрета не было (пока). Но об этой деятельности Вольфа, которую он вел во многом на свой страх и риск, узнало его руководство.

17 апреля в Хоенлихене, примерно в ста километрах к северу от Берлина, Гиммлер и Кальтенбруннер предъявили Вольфу обвинения в измене. Тот отбивался, как мог. Жесткий разговор длился до полуночи. Понимая, что дело могло кончиться для него совсем плохо, Вольф решился пойти ва-банк. Он сказал, что хочет поехать в Берлин и объясниться с Гитлером. Со стороны Вольфа это был отчаянный шаг – могли и расстрелять на месте.

Тем более что у фюрера было много причин пребывать в очень плохом настроении. 17 апреля американские войска вошли в Нюрнберг, город триумфов Гитлера и съездов нацистской партии.



Когда в Европе было уже завтра, в Вашингтоне Гарри Трумэн проводил первую президентскую пресс-конференцию. Присутствовало 350 журналистов.

Цитата дня, которая облетела все Америку:

- Ребята, если у вас есть привычка молиться, молитесь теперь за меня. Я не знаю, падал ли вам когда-либо на голову стог сена. Но когда мне сказали, что произошло, я почувствовал, как будто Луна, звезды и все планеты разом упали на меня.

Корреспонденты сочли, что новый президент откровенен, не выглядит высокомерным, держится дружественно.

Когда пресс-конференция закончилась, журналисты аплодировали. Такое бывало Белом доме крайне редко.