Мгновение 9
20 апреля. Пятница

День 20 апреля все предшествовавшие 12 лет отмечался в Германии чуть ли не как главный национальный праздник.

День рождения фюрера. Какие были многочасовые военные парады, массовые шествия. Взрывы народной радости и любви к нему – Адольфу Гитлеру.

Он вспомнил все это, когда проснулся в бункере 20 апреля 1945 года. Ему исполнилось 56 лет. Последний день рождения Гитлера.

Сам именинник выглядел далеко не лучшим образом. Ганс Раттенхубер, начальник его личной охраны, расскажет, что тот «представлял собой в буквальном смысле развалину. На лице застывшая маска страха и растерянности. Блуждающие глаза маньяка. Еле слышный голос, трясущаяся голова, заплетающаяся походка и дрожащие руки… Гитлеру до последнего дня ежедневно делались впрыскивания для поддержания энергии, а также для предотвращения внезапного удара. Впрыскивания производились так часто, что профессор Морелль вообще не отходил от него.

Если после покушения у него дрожала правая рука, то вскоре это перенеслось также и на левую руку, а в последние месяцы он уже заметно волочил левую ногу. Тогда он совсем перестал выходить на воздух. Все это привело к тому, что он сильно опух. Поседел, а в последние дни ставки он все больше дрожал и при каждом взрыве снарядов, выскакивая из комнаты, спрашивал:

- Что случилось?»

В бункере все были уверены, что 20 апреля Гитлер покинет Берлин. Он и сам об этом говорил. Фюрер планировал направиться в Берхтесгаден, чтобы оттуда, из легендарной горной твердыни Фридриха Барбароссы, руководить решающей битвой Третьего рейха. Большинство министерств уже переехало на юг, переправив туда в доверху набитых грузовиках и вагонах документы и государственных служащих, обрадованных тем, что им удалось вырваться из осажденного Берлина. Еще за десять дней до этого Гитлер отправил в Берхтесгаден большую часть домашней прислуги, чтобы та подготовила к его приезду расположенную в горах виллу Бергхоф.

Генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель был приглашен на совещание в бункер Гитлера. Свои воспоминания о тех днях он напишет в камере смертников в Нюрнберге: «Берлин и восточные кварталы города уже находились под одиночным огнем русских дальнобойных орудий. Над восточной окраиной кружили отдельные вражеские бомбардировщики и разведчики, и число их с наступлением темноты в ночное время увеличивалось… В окраинных городских районах восточного Берлина уже начались бои, после того как позиции 9-й армии под командованием генерала Буссе были прорваны у Франкфурта-на-Одере и Кюстрина, а оборона по Одеру пала… около полудня был свершен последний массированный налет английской и американской авиации на центр Берлина… Некоторые эскадрильи истребителей, предназначенные для отражения налета, в бой над Берлином не вступили, зенитные орудия, ввиду большой высоты полета бомбардировщиков, оказались неэффективными».

К четырем часам дня Кейтель добрался до Рейхсканцелярии. «Когда мы с Йодлем вошли, то увидели, что фюрер в сопровождении Геббельса и Гиммлера направляется наверх, в рабочие помещения Имперской канцелярии… Мне сказали, что там выстроили для награждения членов "Гитлерюгенд", отличившихся в несении службы ПВО при авиационных налетах, и фюрер сейчас вручит им награды за храбрость, в том числе несколько Железных крестов… Фюрер поздоровался за руку при входе в предназначенное для оперативных совещаний помещение; при этом о его дне рождения никто не заговаривал.

Стоя один перед фюрером, я почувствовал, что не в состоянии произнести ни слова». И все-таки произнес:

- Провидение столь милостиво пощадило Вас при покушении 20 июля. И то, что сегодня, в день Вашего рождения, в эти самые серьезные дни, когда существованию созданного Вами Третьего рейха грозит величайшая опасность, Вы все еще держите руководство в своих руках, дает нам уверенность, что Вы примете необходимые решения. Мое мнение: нужно действовать, не дожидаясь, пока столица рейха станет полем битвы.

Кейтель хотел продолжать, но Гитлер перебил его:

- Кейтель, я знаю, что я хочу, я буду сражаться перед Берлином, в нем самом или позади него!

Среди собравшихся на военный совет была вся верхушка нацистской Германии. В последний раз они виделись друг с другом в таком составе.

Здесь были:

- официальный преемник фюрера рейхсминистр авиации, рейхсмаршал Великогерманского рейха Герман Геринг,

- рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер,

- рейхсминистр пропаганды и президент имперской палаты культуры Йозеф Геббельс,

- заместитель Гитлера по партии, начальник партийной канцелярии НСДПА рейхсляйтер Мартин Борман,

- гросс-адмирал Карл Дёниц, главнокомандующий военно-морским флотом,

- министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп,

- рейхсминистр вооружений и боеприпасов Альберт Шпеер - личный архитектор Гитлера, он строил Имперскую канцелярию вместе с бункерами,

- фельдмаршал Кейтель, генерал-полковник Йодль, начальник Имперской службы безопасности Кальтенбруннер, начальник штаба Верховного командования сухопутных войск вермахта генерал Ганс Кребс.

Лучшие из лучших. Как полагал фюрер. Вернейшие из вернейших.

Гитлер каждому пожал руку.

Мартин Борман написал в дневнике: «День рождения фюрера, но, к сожалению, настроение не праздничное».

«Доклады об обстановке генерала Кребса о Восточном фронте и Йодля – о положении на остальных театрах войны протекали, как обычно, в угнетающей тесноте бункеров отсека», - вспоминал Кейтель. Но ощущения полной обреченности фельдмаршал не почувствовал.

Ожидали, что Гитлер вскоре вылетит из столицы. «Самолеты для этого были постоянно наготове. Все в Берлине, что не являлось безусловно необходимым для ставки фюрера, было уже отправлено в Берхтесгаден по железной дороге и автотранспортом… Все это вызывало у нас чувство облегчения и служило подготовкой к предстоящему вскоре перемещению ставки фюрера в Берхтесгаден, которое, во всяком случае тогда, не подвергалось никакому сомнению».

А может Кейтель просто описывал и оправдывал те чемоданные настроения, которые в тот вечер были доминирующими в узком круге Гитлера?

Этот день позднее станут называть днем «бегства золотых фазанов». Руководители нацистской партии снимали мундиры с их яркими эполетами и галунами и вместе с семьями массово покидали Берлин, пока дороги на юг и на север еще были открыты.

В числе самых первых сбежавших были два самых доверенных лица и испытанных сподвижника – Гиммлер и Геринг.

Гиммлер двигался на север – ближе к Скандинавии. Зачем? Скоро узнаем.

Геринг уходил на юг с караваном автомобилей и грузовиков, доверху набитых вещами из своего умопомрачительного имения Каринхалле.

«Каждый из этих нацистов старой гвардии покидал Берлин в уверенности, что любимого фюрера скоро не станет и именно он придет ему на смену», - замечал Уильям Ширер.

Единственный, кто в тот день отбыл не по своей воле, а был изгнан фюрером, это впавший в немилость доктор Морелль.

К ночи окажется, что в Берлине с Гитлером останутся только Геббельс и Борман.

В городе домохозяйки стояли в очереди за последней, как выяснится, порцией берлинского «кризисного пайка».

А в концлагерях усиленно заметали следы. Вешали, расстреливали и сжигали ставших ненужными для медицинских экспериментов детей. Советских военнопленных. Чудом выживших евреев. Кровавая машина истребления, запущенная именинником, делала чудовищный финишный рывок.



Командующий группой армий «Висла», оборонявшей Берлин, генерал-полковник Готхард Хейнрици в тот день решил ослушаться фюрера, приказавшего войскам приковать себя к Одеру. Его главная ударная сила к востоку от Берлина – 9-я армия – попадала в клещи фронтов Жукова и Конева. Пытаясь облегчить участь армии, Хейнрици отдал приказ об ее отходе к Берлину.

К северо-востоку от города Хейнрици сосредоточил под командованием обергруппенфюрера Штейнера все имевшиеся резервы, фольксштурм и отброшенные остатки 9-й армии – всё, что только можно было наскрести, и бросил эту импровизированную группировку в бой. «Когда Гитлер 20 апреля узнал о возникновении группы Штейнера, у него тут же появился план, - писал фон Типпельскирх. - Наспех собранные пестрые части Штейнера были превращены в "армию"… Штейнер должен был наступать на юг. Будет ликвидирован осуществленный Коневым прорыв и создана новая сплошная линия фронта от Балтийского моря до верхнего течения Шпрее, что спасет Берлин».



Но силы, способной остановить советский натиск на Берлин, уже просто не было. Войска Жукова вырвались, наконец, на оперативный простор. «Взятие Зееловских высот стоило русским 30 000 убитыми, немцам – 12 000, - пишет британский историк Хейстингс. - Наступающие быстро продвигались к городу по автобану Рейхсштрассе 1, а беженцы и дезертиры, превозмогая усталость, спасались от них бегством».

Когда англо-американская авиация отбомбилась, в городе наступила непривычная тишина. Она продолжалась недолго. Вскоре она была прервана новыми взрывами, звук которых был непривычен. Это рвались артиллерийские снаряды. Член Военного совета 1-го Белорусского фронта Константин Телегин точно зафиксировал момент. «20 апреля дивизион 122-миллиметровых пушек, возглавляемый гвардии майором А.М. Зюкиным, в 11 часов 30 минут первым открыл огонь по Берлину». Этот первый залп стал фактическим сигналом к началу битвы за Берлин.

Жуков напишет: «20 апреля в 13 часов 50 минут, на пятый день операции, дальнобойная артиллерия 79-го стрелкового корпуса 3-й ударной армии 1-го Белорусского фронта, которой командовал генерал-полковник В.И. Кузнецов, открыла огонь по Берлину. Начался исторический штурм столицы фашистской Германии…».

Танковые армии 1-го Украинского фонта в это время все стремительнее неслись вперед. Рыбалко вел свои танки прямо на южную окраину Берлина. «Армия Рыбалко 6-м танковым корпусом (командир генерал-майор танковых войск В.А. Митрофанов) захватила город Барут – важный опорный пункт немцев на подступах к Берлину, - рассказывал Конев. - В тот же день его танкисты вторглись на глубину так называемого Цоссенского рубежа обороны… В течение 20 апреля армия Рыбалко вела бои вокруг Цоссена и одновременно своими передовыми частями шла на север, к Берлину. За эти сутки ее части продвинулись на 60 км».

4-я гвардейская танковая армия Лелюшенко по большой дуге стремилась обойти Берлин с юго-востока. Встречая сильное сопротивление, она, тем не менее, проделала путь в 45 км. «В ночь на 21 апреля танковая группировка фронта достигла внешнего берлинского оборонительного обвода, оторвавшись в этот день от общевойсковых армий примерно на 35 км… Мы глубоко вклинились в расположение противника и на исходе дня полностью отсекли немецкую группу армий "Висла" от группы армий "Центр". Фронт немцев был в этот день фактически рассечен на две части».

А чтобы сделать положение оборонявшейся группы немецких армий совсем безнадежным, 20 апреля пришел в движение 2-й Белорусский фронт Рокоссовского.

2-му Белорусскому фронту Рокоссовского, действовавшему от побережья Балтийского моря на правом фланге до окрестностей Берлина на юге, противостояли серьезные немецкие силы. Перешеек от побережья Балтики до Загера - 30 км по фронту - обороняла корпусная группа «Свинемюнде» под командованием генерала Фрейлиха. Ей противостояла 19-я армия генерал-лейтенанта Романовского. Южнее, на 90-километровом участке фронта по западному берегу Вест-Одера, стояла 3-я танковая армия генерал-полковника Мантейфеля. Против нее наступали – с севера на юг – 2-я ударная армия Федюнинского (некогда именно этой армией командовал предатель Власов), 65-я армия Батова, 70-я армия Попова. И на левом фланге с войсками Жукова взаимодействовала 49-я армия Гришина. Все командующие этими армиями – генерал-полковники. С воздуха наступление 2-го Белорусского обеспечивала 4-я воздушная армия генерал-полковника авиации Вершинина.

Театр боевых действий, особенно на севере, был крайне сложным. «Наши войска и позиции противника разделяла река, которая на этом участке образовала два широких русла – Ост-Одер и Вест-Одер, - рассказывал Рокоссовский. - Между ними пойма, которая в это время была затоплена. Так что перед нами лежала сплошная полоса воды шириной 5 км… Залитая водой болотистая пойма практически была непроходима. Но в некоторых местах над ней возвышались полуразрушенные дамбы. Было решено использовать их».

Операция в таких условиях превращалась чуть ли не в военно-морскую. «Инженерным войскам под руководством генерала Благославова пришлось крепко поработать. В кратчайший срок к берегу были подтянуты и надежно укрыты десятки понтонов, сотни лодок, подвезены лесоматериалы для строительства причалов и мостов, изготовлены плоты, через заболоченные участки берега проложены гати».

Утром 20 апреля войска 2-го Белорусского под прикрытием дымовых завес приступили к форсированию реки Вест-Одер почти одновременно на широком фронте всеми тремя армиями главной группировки фронта. На основном участке прорыва действовали 70-я и 49-я армии. «Почти одновременно с началом артиллерийской подготовки, продолжительность которой командарм определил в 45 минут, на воду были спущены все наплавные средства, - описывал Рокоссовский. - Под прикрытием артиллерийского огня вся масса наплавных средств одновременно устремилась к противоположному берегу. Все, кроме гребцов, вели огонь из пулеметов и ручного оружия… Нам довелось наблюдать работу саперов. Работая по горло в ледяной воде среди разрывов снарядов и мин, они наводили переправу… Долг для них был превыше всего…»

Однако неожиданно выяснилось, что более успешно шло наступление наносившей вспомогательный удар 65-й армии Павла Ивановича Батова.

«Уже к тринадцати часам на участке 65-й армии действовали две 16-тонные паромные переправы. К вечеру на западный берег Вест-Одера был переброшен тридцать один батальон… За день боя войска Батова заняли плацдарм свыше 6 км шириной и до 1,5 км глубиной. Здесь же сражались четыре дивизии стрелковых корпусов К.М. Эрастова и Н.Е. Чумакова…

К концу дня на Ост-Одере действовали девять десантных и четыре паромные переправы и 50-тонный мост. По Вест-Одеру курсировали шесть паромов, буксируемых автомашинами-амфибиями. На западный берег стала прибывать артиллерия, столь необходимая войскам, сражающимся на плацдарме».



Пока войска группы армий «Висла» дрались за Берлин против Красной армии, генерал СС Вольф, его адъютант майор Веннер и один из высших штабных офицеров командующего войсками вермахта в Италии фон Фитингофа полковник Виктор фон Швайниц находились на пути в Швейцарию. Они планировали продолжить переговоры с Алленом Даллесом по поводу капитуляции немецких войск.

Но совершенно неожиданно и для Вольфа, и для Даллеса на пути столь многообещающих переговоров как из-под земли выросла стена. Даллесу 20 апреля пришло из Вашингтона письмо: «ОКНШ приказывает УСС немедленно прекратить все контакты с германскими эмиссарами. В связи с этим Даллесу необходимо незамедлительно разорвать все подобные контакты… особенно ввиду осложнений, возникших с русскими».

Даллес был вне себя. «Я был убежден, что Комитет начальников штабов ни за что не приказал бы прервать контакты, если бы в Вашингтоне и Лондоне знали, что немецкие парламентеры уже едут для капитуляции».

Полагаю, дело было вовсе не в неосведомленности американского ОКНШ. Почти уверен, такое указание оказалось связано с подготовкой к приезду в Вашингтон Молотова. Ожидалось, что он поднимет вопрос о «Кроссворде» на встрече с президентом. У американской стороны должна была быть возможность сделать невинный вид и сказать, что сепаратные переговоры – дело прошлого.

Впрочем, Даллес и не думал сворачивать свою активность и предпочел «оставить дверь чуть приоткрытой».



Вечером 20 апреля Уинстон Черчилль предавался сентиментальным чувствам и воспоминаниям молодости. Чем еще заняться, когда супруга Клементина надолго уехала в Советский Союз. Черчилль ужинал с Памелой Плоуден, графиней Литтон.

Она была его настоящей первой любовью – каких-то полвека назад. Они впервые встретились в Индии, на турнире по поло в Ассаме, где ее отец был начальником полиции. Уинстон ухаживал за Памелой два года, и она принимала его ухаживания. Но потом написала ему письмо, в котором сообщила, что ожидала от него большей пылкости. Памела ранила его гордость, и Черчилль написал в ответ: «Почему вы считаете, что я не способен любить? Оставьте эту мысль. Одну я люблю превыше всех. И это не изменится». Он сделал ей предложение, когда они катались на лодке по реке Эйвон, под стенами Уорикского замка. Памела отказала.

В некотором смысле его слова о том, что он любит одну превыше всех, были правдой. Но, похоже, этой единственной была не Памела. И не Клементина. Всю свою пылкость Черчилль посвятил политике, которой и оставался предан до конца дней.

Тот вечер они отдали воспоминаниям. И грустным мыслям о Джоне, сыне Памелы, который погиб в сражении под Эль-Аламейном.

А днем британский премьер-министр в послании министру иностранных дел Идену выразил свой восторг по поводу Гарри Трумэна: «Этого нового человека Советы не запугают». Со стороны Черчилля это была высочайшая оценка.



Гарри Трумэн 20 апреля зачем-то во второй раз прислал Сталину послание с выражением признательности за соболезнования по поводу кончины Рузвельта: «Мои соотечественники вместе со мной искренне благодарят Вас за Ваше послание с выражением соболезнования, которое является для нас источником большого утешения в связи с нашей потерей. Я убежден, что жертва, принесенная Президентом Рузвельтом для свободы, послужит укреплению решимости всех народов добиться того, чтобы цель, к которой он так неотступно стремился, не оказалась недостигнутой». Не думаю, что благодарность была так велика, что ее стоило выражать дважды, скорее, это было отражением межведомственной неразберихи, которая в те дни царила в американской администрации.

К приезду Молотова в Вашингтоне действительно серьезно готовились. Причем гораздо более серьезно, чем об этом могли подозревать в Кремле.

Посол США в Москве Аверелл Гарриман вылетел в Америку раньше Молотова и более коротким маршрутом – через Атлантику. 20 апреля, почти сразу по прилету в Вашингтон, Гарримана принял президент.

При разговоре присутствовали также госсекретарь Стеттиниус и его первый заместитель Джозеф Грю. Посол выложил президенту все, что у него наболело за те месяцы, когда его не принимал Рузвельт, весь набор известных нам аргументов, к которым тот был глух. Для острастки добавил возросшую угрозу «варварского вторжения в Европу», имея в виду уже Европу Западную.

Трумэн среагировал совсем иначе, чем Рузвельт. «Президент сказал, - записал Гарриман, - что ни в коей мере не боится русских и намерен быть с ними твердым, но справедливым, поскольку они нуждаются в нас больше, чем мы в них». На осторожное напоминание Гарримана о неизбежности – хоть иногда - компромиссов ответом было:

- В важных вопросах мы должны получить 85% того, что хотим.

Оставшись с президентом наедине, обрадованный Гарриман, как писал в мемуарах Трумэн, выразил чувство «большого облегчения в связи с тем, что Вы, оказывается, прочли все мои телеграммы и что мы совершенно одинаково смотрим на создавшуюся ситуацию». Трумэн похвалил посла за отличную работу и просил и впредь направлять в Белый дом «длинные послания». Тему сотрудничества в борьбе с общими врагами – германским нацизмом и японским милитаризмом, которая еще недавно была центральной в советско-американских отношениях, не затрагивали.

Окрыленный удачным дебютом, Гарриман продолжил свою партию на двух совещаниях, которые прошли в Госдепартаменте 20 апреля и на следующий день.

Первым из них было заседание руководящего рабочего комитета госсекретаря – под председательством Грю. Заглавный доклад – об отношениях с СССР – делал Гарриман. Тема борьбы с общими врагами человечества вновь не прозвучала. Посол заявил, что русские нарушают достигнутые в Ялте договоренности и игнорируют «Декларацию об освобожденной Европе».

«Более того, русские воспринимают американское отношение к этой проблеме как свидетельство нашей слабости, - утверждал посол. - Совершенно очевидно, что русские после разговоров с Берутом и его компанией не желают иметь договор, в котором польский вопрос был бы разрешен так, как это предусматривалось в Ялте. В отношении Польши мы не должны отступать от своей позиции… Пришло время избавиться от страхов в ведении дел с Советским Союзом и показать ему, что мы полны решимости отстаивать нашу собственную позицию. Более того, русские боятся оказаться лицом к лицу с объединенным Западом. Поэтому наши отношения с Советским Союзом могли бы исправиться, если бы мы разрешили некоторые спорные вопросы с Великобританией и Францией».

И далее Гарриман налег на идеологические аспекты советско-американских отношений: «Базисное и непримиримое отличие в целях США и Советского Союза состоит в настойчивом желании последнего обеспечить безопасность за счет распространения своих концепций по всему миру, - насколько это позволяют возможности… Это видно по планам СССР основать дружественные левые правительства в приграничных ему странах – Румынии, Болгарии, Польше, – используя при этом секретную полицию и антидемократические методы... Они могут быть использованы для продвижения советского влияния дальше на запад… Наряду с выражением своего разочарования тем фактом, что Советский Союз стоит в стороне от нашей линии, мы должны показать ему, что намереваемся идти вперед с теми нациями, которые смотрят на проблемы так же, как и мы».

Судя по состоявшемуся обсуждению, точка зрения посла нашла полное понимание у руководящего состава Государственного департамента.

Не менее стремительно менялись настроения и в военном ведомстве. Еще 5 апреля, напомню, главной проблемой в докладе объединенного комитета стратегического обзора в ОКНШ называлось «сохранение единства среди союзников». И вот 20 апреля глава военной миссии США в Москве генерал Дин, также прилетевший в Вашингтон, был приглашен на заседание Объединенного комитета начальников штабов.

Дин вылил на собравшихся, помимо своих идей из известного нам меморандума от 16 апреля, массу претензий в отношении советского правительства: длительный процесс согласования встреч, необходимость работы одновременно с НКИД, НКВД и наркоматом обороны и т.д. Генерал уверял, что СССР нарушил соглашение о размещении освобожденных военнопленных из США и Великобритании. Что «Кроссворд» был совершенно оправданной операцией.

- Сожалею лишь о том, что обо всем этом деле было сообщено русским. Совершенно не требовалось их участие в капитуляции германских войск в Италии, равно как никогда не потребуется американского или английского участия в капитуляции немцев в Латвии.

Дин предложил занять более твердую позицию в отношении России, в частности отменить очередной конвой с военными материалами.

Генерал Маршалл был пока настроен менее конфронтационно.

- Самым главным сейчас является прояснение позиции по наименее значимым проектам для того, чтобы затем занять твердую позицию по самым существенным вопросам.

В докладе объединенного штаба планирования, направленном в ОКНШ (и одобренном 24 апреля), было сказано: «Политика, рекомендованная Дином, весьма разумна. Ее осуществление потребует пересмотра всех проектов сотрудничества с СССР». Но заключение было парадоксальным: «Должны быть предприняты все меры для избегания конфликтных ситуаций, которые могут стать источником вражды между СССР и США, - как теперь, так и в будущем».

Как можно было избежать конфликтов, проводя рекомендованную Дином (и Гарриманом) политику, суть которой заключалась в конфликтах?

Никак.