Мгновение 11
22 апреля. Воскресенье

Иван Серов той ночью почти не спал – из-за грохота артиллерийских орудий 1-го Белорусского фронта. Советские артиллеристы отметили 75-летний юбилей Владимира Ильича Ленина дружным залпом по самому центру Берлина. «Как потом я утром выяснил, командир батареи приказал командирам орудий всю ночь стрелять попеременно по рейхстагу, а сам лег спать. И вот командиры орудий, соревнуясь между собой, всю ночь лупили по рейхстагу.

Утром 22 апреля, наскоро позавтракав, мы выехали в направлении рейхстага. Как раз в это время танки продвигались вперед, а под их прикрытием двигалась пехота. Наша авиация прилетала на небольшой высоте на бомбежку Берлина. В небе были видны отдельные разрывы снарядов зенитной артиллерии немцев, которые расположились в центре города.

За весь день я видел только три немецких бомбардировщика, которые беспорядочно разбрасывали бомбы над Берлином в расчете на то, что там могут оказаться русские войска… Жителей Берлина почти не было видно. Отдельные немцы выглядывали из подворотни или встречались изредка дворники в парадной форме, да и те при подходе наших танков или войск старались укрыться во дворах. Разрушенных домов было порядочно, но не так, как я ожидал».

В тот вечер на 1-м Белорусском фронте Жукова удача улыбнулась бойцам 8-й гвардейской армии Василия Ивановича Чуйкова. Той самой, которая с тем же командующим защищала Сталинград, а теперь – символизм был совершенно сознательным – была нацелена на рейхстаг. Армия готовилась на следующий день приступить к форсированию Шпрее. «Дивизии должны выйти к реке и на приданных автомашинах-амфибиях (их у нас было 87) перебросить через реку свои передовые отряды и захватить переправы, - рассказывал Чуйков. - План форсирования был разработан детально. Казалось, мы все учли. Но на войне часто бывает, что планы выполняются не так, как намечалось…

Пока размножался и рассылался приказ, части 28-го и 29-го гвардейских стрелковых корпусов вышли на берег Шпрее. Здесь бойцы нашли множество спортивных весельных и моторных лодок, а также несколько большегрузных барж. Командиры подразделений, не ожидая приказов и указаний, посадили своих людей на эти лодки и под покровом ночи форсировали Шпрее, а затем и Даме. Раньше всех переправились части 88-й гвардейской стрелковой дивизии под командованием генерал-майора Б.Н. Панкова. К рассвету они заняли пригород Фалькенбург».

Наступательный порыв войск Жукова и Конева сдерживался уже не только теми немцами, которые защищали походы к Берлину, но и остававшимися в тылу после их стремительного наступления. В клещах между 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами юго-восточнее столицы рейха оказались зажаты основные силы 9-й армии и 4-й танковой армии немцев, которые в наших командных кругах получили название франкфуртско-губенской группировки. Она угрожала правому флангу Рыбалко, левому флангу 1-го Белорусского, опасались ее прорыва и в ряды защитников Берлина.

Коневу в связи с этим пришлось отвлечься на занятие опорных пунктов этой группировки - Шпремберга и Котбуса. Еще вечером 21 апреля был взят Шпремберг. А затем из второго эшелона Конев ввел в действие 28-ю армию Лучинского, которая в течение 22 апреля полностью очистила от немцев Котбус. После чего началась совместная операция двух фронтов: «В результате наступления 8-й гвардейской, 69-й и 33-й армий 1-го Белорусского фронта и 3-й гвардейской, 3-й гвардейской танковой и части сил 28-й армии 1-го Украинского фронта к вечеру этого дня совершенно отчетливо обозначилось кольцо, готовое вот-вот замкнуться вокруг франкфуртско-губенской группировки врага».

Теперь войска 1-го Украинского фронта, по словам Конева, «ожидали новой задачи и сразу же получили ее: рвать рубеж внешнего обвода Берлина, а затем вести бой в самом Берлине… В ночь на 22 апреля армия Рыбалко 9-м механизированным корпусом Сухова и 6-м гвардейским танковым корпусом Митрофанова форсировала канал Нотте и прорвала внешний оборонительный обвод Берлина. К одиннадцати часам утра 22 апреля 9-й механизированный корпус перерезал кольцевую Берлинскую автостраду в районе Юнсдорфа, продолжая наступать на Берлин, и с ходу захватил пригороды Бланкфельде, Малов, Лихтенраде…

Вечером того же дня танкисты Сухова вышли уже в самом Берлине на Тельтов-канал и остановились, наткнувшись на сильный огонь противника, занявшего сплошную оборону по северному берегу канала… Вся армия Рыбалко развернулась перед Берлином, выйдя на широком фронте на Тельтов-канал… Войска армии Рыбалко к вечеру были отделены от 8-й гвардейской армии Чуйкова, наступавшей на юго-восточные окраины Берлина, лишь узкой, примерно двенадцатикилометровой полосой».

В это время 10-й и 6-й корпуса танковой армии Лелюшенко обходили Берлин по касательной, продвигаясь все дальше на северо-запад и окружая город с юга. Сам командарм писал: «Корпус генерала Ермакова, сметая на своем пути все препятствия, овладел городами Беелитц, Трёйенбритцен, Ютербог. Здесь он освободил из фашистских застенков несколько тысяч французов, англичан, датчан, бельгийцев, норвежцев и других. Среди них был главнокомандующий вооруженными силами Норвегии генерал-майор Отто Руге. В городе Ютербог на аэродроме в наши руки попало более 300 самолетов и много другой боевой техники… Корпус завязал бой с передовыми частями 12-й немецкой армии генерала Венка, имевшей задачу прорваться в Берлин. Отразив все атаки противника, воины 5-го гвардейского механизированного корпуса отбросили его в исходное положение».

К концу дня армия Лелюшенко заняла выгодную позицию для удара на Потсдам и Бранденбург, готовя завершающий маневр для полного окружения берлинской группировки немцев.

И здесь вновь возник конфликт между командующими 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами, что нашло отражение в мемуарах Конева, который вообще был склонен уделять разногласиям с коллегами больше внимания, чем коллеги разногласиям с ним. «К сожалению, надо прямо сказать, что даже тогда, когда войска 1-го Украинского фронта – 3-я и 4-я танковые армии и 28-я армия – вели бои в Берлине, - это вызвало ярость и негодование Жукова. Жуков был крайне раздражен, что воины 1-го Украинского фронта 22 апреля появились в Берлине… По ВЧ Жуков связался с командармом 3-й танковой армии Рыбалко и ругал его за появление со своими войсками в Берлине, рассматривая это как незаконную форму действий, проявленную со стороны 1-го Украинского фронта».

Вновь разнимал Сталин, установив для двух фронтов новую разграничительную линию, которая должна была действовать с 6 утра 23 апреля: «От Любена наша разграничительная линия была теперь повернута резко на северо-запад, почти на север, и делила Берлин приблизительно пополам.

Одновременно с этим Ставка потребовала от нас – от маршала Жукова и от меня – не позднее 24 апреля завершить окружение франкфуртско-губенской группировки противника и ни в коем случае не допустить ее прорыва ни на Берлин, ни в западном или юго-западном направлении… Командующий 3-й гвардейской армии Гордов получил задачу развернуть активные действия против окруженных частей 9-й армии, которая была теперь его основным противником».

В тот вечер Москва не раз салютовала. В 21.00 – в честь советских войск, ворвавшихся в столицу Германии Берлин. В 23.30 – салютом поменьше – войскам 4-го Украинского фронта Еременко, взявшего город Опава в Чехословакии.

Американские войска 3-й армии генерала Паттона тоже шли вперед - на юге Германии – навстречу войскам Еременко. 22 апреля Эйзенхауэр, взбодренный Черчиллем на продвижение как можно дальше на восток, начал наступление вниз по Дунаю: «Противник попытался было обороняться у Регенсбурга, но 3-й и 20-й корпуса быстро овладели плацдармами на противоположном берегу Дуная к востоку и западу от города и устремились вниз вдоль реки, - писал Айк. – 11-я бронетанковая дивизия 12-го корпуса рванулась вперед… Когда основные силы 3-й армии продвигались вниз вдоль Дуная, Паттону для усиления передали 5-й корпус из армии Ходжеса. Паттон тут же направил его на восток, в Чехословакию».

В тот день начальник Генерального штаба Красной армии Антонов получил от глав британской и американской миссий в СССР письмо, в котором, наконец, сообщалось о прекращении переговоров союзников с Вольфом. «Нас информировали, - замечал Штеменко, - что главнокомандующий немецкими войсками в Италии не имеет в настоящее время какого-либо намерения капитулировать со своими войсками «на приемлемых для нас условиях» (выделил Штеменко – В.Н.), и поэтому в соответствии с указаниями начальников объединенного штаба все переговоры прекращены и этот вопрос считается закрытым… Другим письмом в тот же день главы военных миссий сообщили Генштабу, что наметилась возможность переговоров о капитуляции немецко-фашистских войск в Дании». С Вольфом они поторопились, да и в целом процесс сепаратных переговоров пошел.



Утром 22 апреля адъютант фюрера Отто Гюнше тоже был разбужен страшным грохотом. Гюнше, как он вскоре напишет в своих показаниях, срочно оделся и отправился в бункер Гитлера, где все присутствовавшие «громко обсуждали» обстрел. «В 12.30 фюрер вышел из своего помещения и осведомился о калибре снарядов, которыми обстреливался Берлин. Затем он выслушал доклад майора Иоганнмейера об обстановке на Восточном фронте. В 14.30 фюрер пообедал со своей женой…

В 16.30 было сделано несколько больших докладов об обстановке. В обсуждении докладов принимали участие: гросс-адмирал Дёниц, генерал-фельдмаршал Кейтель,… генерал артиллерии Кребс, генерал Бургдорф и генерал авиации Кольбе… Фюрер имел в виду осуществить наступление 9-й армии в северо-западном направлении и наступление армейской группы генерала войск СС Штейнера в южном направлении».

«К 22 апреля, - покажет Кейтель на допросе, - стало ясно, что Берлин падет, если не будут сняты все войска с Эльбы для переброски против наступающих русских. После совместного совещания Гитлера и Геббельса со мной и Йодлем было решено: 12-я армия оставляет против американцев слабые арьергарды и наступает против русских войск, окруживших Берлин».

Гюнше подтвердит, что в тот вечер вновь «ряд руководящих лиц ставки советовали фюреру выехать из Берлина. В ответ на это фюрер заявил, что он вообще о выезде не думает и при любых условиях останется в городе…

- Если Берлину суждено пасть, то прежде чем это произойдет, я застрелюсь».

Мартин Борман после совещания записал в дневнике: «Фюрер остается в Берлине!

Вечером Шёрнер прибыл в Берлин».

Гитлер только 5 апреля присвоил Фердинанду Шёрнеру звание генерал-фельдмаршала. Он станет последним генерал-фельдмаршалом рейха не только по времени присвоения этого звания (хотя фюрер успеет назначить еще одного фельдмаршала рода войск), он еще и переживет всех других обладателей этого звания и скончается только в 1973 году. Тогда же Шёрнер командовал группой армий «Центр», мощной группировкой из миллиона военнослужащих, базировавшейся в основном в Чехословакии.

О чем шла речь? Шёрнер 10 мая сам подробно расскажет на допросе: «Последняя встреча с фюрером состоялась в имперской канцелярии в присутствии вновь назначенного начальника генерального штаба Кребса и личного адъютанта фюрера Бургдорфа… Я доложил мои опасения в отношении внешних флангов моих армий… В ответ на это Гитлер категорически заявил мне, что фронт должен устоять. Удержание Чехословакии с ее промышленным и экономическим потенциалом является и остается решающим…

В этой беседе Гитлер впервые заявил, что он не видит возможности выхода из войны военными средствами, однако он питает надежды на политические возможности… Если мы сумеем затормозить русский натиск, то по имеющимся признакам вполне возможно прийти к частичному политическому соглашению с противниками на Западе, и прежде всего с англичанами… Далее Гитлер сообщил, что им принято решение об отводе всех немецких войск с запада на восток с целью перенести весь центр тяжести против русских, а Кребс добавил, что об этом уже дано распоряжение командующим 9 и 12 германских армий на англо-американском фронте Буссе и Венку…

Тогда же Гитлер мне прямо сказал, что он намерен в надлежащий момент покончить с собою, чтобы не являться помехой в переговорах о сепаратном мире с одним из противников Германии. Я пытался убедить Гитлера в необходимости выехать из Берлина в район Зальцбурга,.. с его смертью невозможно какое-либо действительное продолжение борьбы…

Гитлер мое предложение категорически отклонил:

- Выехать из Берлина я не могу. Я взял обязательство перед войсками, что Берлин останется немецким. Падет Берлин, тогда я не останусь в живых. Я являюсь также главным препятствием на пути к дипломатическим переговорам. Пусть Геринг, Гиммлер или кто-нибудь другой договорится с англичанами».

Шёрнера в бункере застал генерал-фельдмаршал Кейтель, который напишет: «Когда я во второй половине дня входил в бункер фюрера, Шёрнер как раз прощался с ним. Фюрер явно испытывал от этой беседы облегчение; он бросил несколько обнадеживающих реплик, которые тот подхватил, и призвал нас обоих (Кейтеля и Йодля – В.Н.) пожелать счастья самому молодому фельдмаршалу (Шёрнеру – В.Н.). Во время доклада обстановки мне стало ясно: Шёрнер явно вселил в фюрера доверие к своей группе армий и к себе как командующему, и Гитлер, словно утопающий, ухватился за эту соломинку».

Кейтель выехал из Берлина в 12-ю армию к генералу Венку. Типпельскирх писал: «Вечером 22 апреля на командный пункт армии прибыл фельдмаршал Кейтель, чтобы подготовить ее к новой задаче. Поскольку освобождение Рурской области не состоялось, армии предстояло теперь освободить Берлин и спасти Гитлера». Немецкий Западный фронт фактически прекратил свое существование, все его силы разворачивались на восток.

Сам же фюрер занялся практическими делами. Он поручил Гюнше «создать боевую группу из караульных батальонов и личного состава расквартированных служб войск СС». Она должна была взять на себя оборону правительственного квартала и Рейхсканцелярии. Командовать этой группой было поручено Монке - генерал-майору войск СС.

Монке даст показания в Москве 18 мая: «Через адъютанта Гитлера по войскам СС майора Гюнше я получил приказ собрать все имеющиеся в Берлине подразделения СС, которые еще не были использованы для обороны Берлина и введены в бой, и объединить их в боевую группу». К вечеру 22 апреля «была окончательно сформирована боевая группа Монке. Численность… составляла около 1200 человек».

Гитлер также вызвал двух своих секретарш и повариху и приказал им уезжать, захватив с собой Еву Браун. Та наотрез отказалась. Как, впрочем, и остальные женщины.

Начальник охраны фюрера Раттенхубер скажет: «Когда 22-23 апреля русские прорвали фронт и передовые части подходили к центру Берлина, Гитлер приказал, чтобы все сотрудники ставки, присутствие которых в Берлине не обязательно, немедленно вылетели в Берхтесгаден. Гиммлера уже несколько дней не было в Берлине. Он находился в местечке Хоэнлихен, в 70 км севернее Берлина».



На самом деле Гиммлер был в Вустрове вместе с начальником разведки СД Вальтером Шелленбергом, который подробно опишет их дальнейшие похождения: «Ранним утром 22 апреля мы получили сообщение, что четыре дивизии войск СС под командованием обергруппенфюрера Штайнера получили приказ перейти в наступление против русских, не считаясь с потерями. Гиммлер был убежден, что этот приказ необходим. Я и его адъютант попытались внушить ему, что это всего-навсего бессмысленное кровопролитие, но переубедить его нам не удалось…

Мы… еще раз обсудили историю с генералом американских военно-воздушных сил Вэнэмэном, который раньше был военным атташе США в Берлине. Сейчас он находился в плену в Германии. Я уже давно планировал освободить Вэнэмэна вместе с некоторыми высокопоставленными английскими военнослужащими, находящимися у нас в плену, чтобы через них вступить в контакт с главами правительств их стран. Однако Гитлер и Гиммлер запретили отпускать их на волю. Проконсультировавшись со своими друзьями в Швейцарии, а также с военным атташе США в Берне генералом Леггом, я приказал под свою ответственность переправить генерала Вэнэмэна через швейцарскую границу вблизи Констанца. Позднее с этим решением согласился и Гиммлер.

В середине того же дня нам пришлось срочно покинуть Вустров, так как вблизи Ораниенбурга, под Левенбергом и Кремменом были замечены разведывательные отряды русских. Возвращаясь в Хоэнлихен, мы постоянно встречали пехотные колонны, танки и артиллерию вермахта, растянувшиеся по дорогам, а с воздуха нас неотступно преследовали вражеские бомбардировщики и истребители противника.

По прибытии в Хоэнлихен Гиммлер спросил меня:

- Я должен что-то предпринять, Шелленберг, только что именно?»

И тут они вспомнили о графе Фольке Бернадотте, который был не только вице-президентом шведского Красного Креста, но и племянником шведского короля Густава V (и крестным отцом ныне правящего короля Карла XVI Густава). Бернадотт и ранее уже встречался с Гиммлером, они договаривались в основном об обмене жизни кого-то из заключенных в германских концлагерях на возможность использовать территорию Швеции для транспортировки немецких войск, а также военных и продовольственных грузов.

Шелленберг предложил Гиммлеру вновь встретиться с Бернадоттом. «Я не знал, где находится граф. Кажется, он был тогда в Любеке. Гиммлер решил, что я должен тотчас же поехать туда и упросить его передать западным державам заявление о капитуляции. Я срочно подготовился к отъезду и в 16 часов 30 минут тронулся в путь. К сожалению, из-за постоянных воздушных налетов и дорожных пробок я продвигался очень медленно и прибыл в Любек только поздней ночью. Там я узнал, что граф Бернадотт находится в Апенраде, в Дании». Сама Дания тогда была оккупирована немцами, так что логистических проблем для встречи не возникло. Шелленберг связался с Бернадоттом по телефону. «Мы договорились встретиться 23 апреля в 15 часов в шведском консульстве во Фленсбурге».



В воскресенье 22 апреля с утра Гарри Трумэн посетил церковь в больнице Уолтер Рид, затем повидал генерала Джона Першинга, героя Первой мировой войны, которому было тогда 85 лет. «Я хотел выразить ему свое уважение».

После этого Трумэн пригласил в Блэр Хаус госсекретаря Стеттиниуса, посла в Москве Гарримана, заместителя госсекретаря Джеймса Данна и специалиста по СССР Чарльза Юстаса («Чипа») Болена, проработавшего в посольстве в Москве много лет. Президент хотел приготовиться к вечерней встрече с советским гостем. «Государственный секретарь рассказал мне о подготовке встречи Молотова в аэропорту, - вспоминал президент. – Не будет военных почестей, но после ужина я приму мистера Молотова в присутствии посла Гарримана и Болена как переводчика».

Ситуация вокруг польского вопроса и так накалялась, а тут еще Сталин решил подлить масла в огонь. 16 апреля советское правительство заявило о намерении заключить с польским Временным правительством договор о дружбе и союзе. Протесты западных послов действия не возымели, и как раз 22 апреля в Москве объявили о подписании договора.

«Несмотря на предложение отложить советско-польские переговоры по заключению соглашения, Москва и Люблинское правительство заключили пакт, - возмущался Трумэн. - В связи с этим секретарь Стеттиниус спросил, собираюсь ли я поднять этот вопрос с Молотовым, когда он приедет. Я ответил, что предпочел бы сам не поднимать вопрос, но если Молотов захочет его упомянуть, я скажу ему со всей откровенностью, что это не помогает продвижению к решению польского вопроса.

В это время приехал мистер Иден, британский министр иностранных дел, и он тоже поднял вопрос о советско-польском договоре». Иден заверил о полной солидарности его правительства с жесткими оценками президента. Теперь Трумэн чувствовал себя во всеоружии.

Неофициальная встреча Молотова с американским президентом состоялась в Блэр Хаусе в 8.30 вечера. Разговор напоминал танец двух боксеров, еще только присматривающихся друг к другу.

«Я приветствовал советского министра иностранных дел в Соединенных Штатах и спросил о его долгом путешествии по воздуху, - напишет Трумэн. - Я уверил его в моем восхищении деяниями маршала Сталина и Советского Союза и выразил надежду на возможность поддержания отношений, которые президент Рузвельт установил между нашими двумя странами.

Молотов передал приветствия мне от Сталина и сказал, что рад слышать лично от меня, что я собираюсь проводить политику дружбы. Это дало мне возможность сказать Молотову, что я твердо придерживаюсь обязательств и соглашений покойного великого президента и сделаю все, что в моих силах, чтобы следовать его курсом».

- Хорошей основой для согласия служат решения конференций в Думбартон-Оксе и в Крыму, - заметил Молотов.

- Я твердо стою за эти решения и намерен претворить их в жизнь, - заявил президент и перешел к тому, что его волновало. - Хотел бы в связи с этим подчеркнуть, что наиболее сложный вопрос, относящийся к Крымским соглашениям, это польская проблема. Правильное решение имело бы огромное значение из-за его влияния на американское общественное мнение.

- Мы понимаем эту проблему, - парировал Молотов. - Она еще более важна для Советского Союза. Польша далеко от Соединенных Штатов, но граничит с СССР. Поэтому вопрос о Польше для нас имеет жизненное значение.

- Это так. Но в широком контексте польский вопрос стал для нашего народа символом будущего развития международных отношений. Есть и ряд более мелких проблем, которые, я надеюсь, вы решите здесь в Вашингтоне с мистером Иденом и мистером Стеттиниусом.

Молотов не возражал:

- Согласие легко может быть достигнуто, если взгляды Советского Союза будут приниматься во внимание. Советский Союз придает большое значение конференции в Сан-Франциско. С учетом событий последних недель на фронте политические вопросы приобретают все большее значение.

- Да, именно поэтому я и захотел с Вами встретиться.

- Дискуссии между тремя главами государств всегда были плодотворными и приводили к хорошим соглашениям. А сохраняют ли силу ялтинские договоренности по Дальнему Востоку?

Трумэн подтвердил:

- Я намерен выполнить все договоренности, достигнутые президентом Рузвельтом.

Трумэн не написал в мемуарах, что переговоры проходили не после ужина, а до него. А потом был ужин, во время которого президент провозгласил тост за Сталина и предложил с ним встретиться, на что Молотов в ответном тосте сказал:

- Советское правительство будет радо видеть Вас в Москве, и чем скорее, тем лучше. Ваша встреча с маршалом Сталиным имела бы очень большое значение. Установление личных отношений между руководителями правительств всегда весьма важно.

Первая встреча с президентом не предвещала больших проблем. Но это было не так.

Серьезные сложности проявились уже на переговорах, которые тем же вечером продолжились в Госдепартаменте, где к Стеттиниусу и Молотову присоединился Иден. Молотов имел жесткое указание Сталина твердо держаться уже заявленной позиции и уклоняться от попыток союзников «решить вместе с тобой польский вопрос в Америке», ссылаясь на отсутствие там представителей Временного польского правительства. Неудивительно, что при таком настрое работа министров Большой тройки в Вашингтоне не продвинулась ни на шаг.

По итогам переговоров в тот вечер в Госдепартаменте британский министр сообщал Черчиллю: «Мы не достигли никакого прогресса».

Он предлагал своему премьеру и Стеттиниусу в качестве последнего средства нажима на русских отложить открытие конференции в Сан-Франциско.

23 апреля Трумэн и Молотов встречались для официальных переговоров.